Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
Он хотел представиться, но понял, что сейчас это было не ко времени — мы вели огонь, — и отошел в сторону. Меня он почему-то заинтересовал, и, выкрикивая исходные данные для стрельбы так, чтобы их слышали на всех платформах, я то и дело на него поглядывал.
От частых пушечных выстрелов бронепоезд раскачивало как люльку.
Грохот стоял оглушительный.
Мне не раз случалось видеть командиров, только что прибывших на бронепоезд и оказавшихся в подобной ситуации, то есть, как мы говорили, «попавших в переплет». Цвет лица у новичков мгновенно становился мертвенно-бледным,
Потом он присел на корточки в углу площадки и, приставив засаленную пилотку ко лбу козырьком, наблюдал за пикирующими на нас «мессерами» с видом человека, пережившего и не такое.
Вдруг со стороны четвертой платформы донесся оглушительный взрыв. Мгновение, и офицер с неожиданной для его телосложения легкостью спрыгнул вниз и побежал в конец поезда.
Четыре «юнкерса» вынырнули из облаков, сбросив на бронепоезд тонн десять фугасных бомб. Пятнадцать человек было убито, семь ранено. Освободившись от своего смертоносного груза, бомбардировщики быстро скрылись в облаках. Прицелиться не было никакой возможности, и они ушли невредимыми.
В эти тяжелые минуты вновь прибывший — он оказался присланным в нашу часть военврачом — показал, на что он способен.
По бронепоезду сразу же пошла молва о его мужестве и умении. Все, кто приходили с четвертой платформы, в один голос заявляли, что новый врач смельчак и большой знаток своего дела.
Как только стих воющий звук «юнкерсов», я тотчас направился на четвертую платформу и увидел доктора, склонившегося над раненым. Им оказался мой любимый сержант, наводчик Злобин, душа бронепоезда, отличный парень и великолепный командир орудия. Врач с помощью фельдшера накладывал ему шины на правую ногу.
Злобин лежал навзничь с желтым лицом. Голова его покоилась на скатанной шинели, над его окровавленным бедром хлопотали две пары рук. Судя по всему, ранение было тяжелое. Завидев меня, Злобин сделал попытку приподняться и со слабой улыбкой на посиневших губах едва слышно проговорил:
— Вот я и отвоевался, товарищ капитан!
Врач кинул на меня быстрый взгляд и, продолжая свое дело, строго сказал Злобину:
— Лежи спокойно, не мешай!
Я наклонился над раненым, осторожно уложил его голову обратно на шинель, поправил спутанные на лбу, мокрые от пота волосы.
— Все будет в порядке, Злобин, — постарался я подбодрить раненого.
— Не то что в порядке — еще плясать будет, — уверенно подтвердил врач и выпрямился.
Только сейчас стало заметно, что он на голову выше меня ростом.
Врач не спеша вытер руки куском мокрой марли, надел засаленную пилотку и вдруг, вытянувшись в струнку и молодцевато щелкнув каблуками, четко отрапортовал:
— Капитан медицинской службы Димитриев прибыл в ваше распоряжение!
Я с чувством благодарности посмотрел в его большие голубые с белесыми ресницами глаза и крепко пожал руку.
— Простите, что не представился раньше. Сперва вам было некогда, потом мне… — сказал он, сдержанно и добродушно улыбнувшись.
Мне сразу понравилось его открытое лицо и светлые с проседью волосы.
Мы обошли раненых. Им всем, к моему удивлению, уже была оказана необходимая помощь, оставалось только отправить в госпиталь. Я поговорил с каждым, подбодрил, как мог, некоторым сообщил, что представлю к награде, и совершенно выдохшийся вернулся на командирский мостик.
Отсюда хорошо было видно, как новый врач руководил погрузкой раненых на грузовик, как отправил их в тыл в сопровождении фельдшера, а сам остался с нами, хотя мог уехать с ранеными, сославшись на их тяжелое состояние и тем самым хотя бы на время покинуть ад, в котором мы находились.
А кошмарные дни продолжались, ад длился невыносимо долго. Целую неделю мы расходовали в сутки по нескольку комплектов снарядов. Жерла пушек чуть не плавились. Ряды солдат продолжали редеть. Командиры расчетов вели огонь, выполняя одновременно обязанности наводчиков.
В таких тяжелых условиях новый врач явился для нас, как говорится, милостью божьей. Он творил чудеса в прямом смысле слова, его чудодейственные руки спасли не одну жизнь. Он всегда появлялся именно там, где больше всего в нем нуждались, где опасность была наиболее велика.
Полмесяца прошли в беспрестанных тревогах. За все это время нам не удалось поговорить толком, мы вроде бы и познакомились, и не были знакомы.
Мужество и бодрость — самые ценные качества на фронте. Нашему врачу оба эти качества были присущи в равной степени, и его любили за это, хотя ничего другого о нем не знали, кроме того, что ему уже за пятьдесят…
Незаметно подкралась зима.
Белым саваном покрылись окрестности.
Нескончаемые снегопады и метели сковали действия вражеской авиации. А спад военных действий дал нам возможность передохнуть и выспаться в более или менее человеческих условиях. Ведь все лето и осень мы провели на боевых площадках. Там мы спали, ели, бодрствовали. И вот в конце концов появилась возможность вернуться на базу.
Эта столь желанная «база» представляла из себя десяток товарных вагонов, переделанных под жилье, так называемых теплушек. Среди них был один пассажирский вагон, который наши бойцы прозвали «салон-вагоном». Он предназначался для командного состава. К этому моменту я принял должность командира бронепоезда.
Этот «салон» с выбитыми стеклами я передал ВОСО — железнодорожной военной службе, а командиров подразделений разбил на две группы и распределил по двум теплушкам.
Благодаря такому нехитрому маневру время приведения бронепоезда в полную боевую готовность сократилось почти наполовину, поскольку обе командирские теплушки теперь находились в начале и конце состава, в непосредственной близи от орудийных расчетов. В случае тревоги, когда доли секунды могли решать порой все, солдатам и офицерам приходилось пробегать до своих орудий гораздо меньшее расстояние. Старшим в первом вагоне был я, во втором — комиссар.