Любовь Советского Союза
Шрифт:
– Я не знаю, что означает слово «приоритетное»… – начала Галина.
– Приоритетное – значит главное, основное, девушка, – любезно пояснил второй режиссер.
– У нас в стране Советов приоритетное – это человек! – гордо заявила Галина.
Девушки-конкурсантки испуганно смотрели на режиссера, ожидая громов и молний, которые должны были немедленно поразить бунтовщицу. И без того выпуклые глаза режиссера-постановщика вылезли из орбит… под вопросом был его непререкаемый до сих пор авторитет.
Даже равнодушные ко всему, кроме зарплаты, светотехники замерли на лесах в злорадном
– Читайте, – мрачно разрешил он.
– Я, если можно, вначале хотела бы спеть, – упрямо заявила Галина.
– Пойте, – со вздохом согласился режиссер. – Где Цецилия? – повысил он голос.
– Здесь я! – откликнулась из-за рояля неопрятная рыхлая старуха, похожая на актрису Раневскую лет через сорок после происходящего эпизода. – Что будем петь? – бодро спросила концертмейстер, перелистывая ноты с революционными и народными песнями.
– Я буду петь арию Лючии из первого акта оперы Доницетти «Лючия ди Ламмермур», – объявила Галина.
– Ого! – восхитилась старуха. – У меня и нот нету! Здесь только революционное и народное!
– Ничего. Я могу и без аккомпанемента, – согласилась Галина.
Она крепко сжала руки перед собою и запела…
В прокуренном организме Цецилии от звуков Галиного голоса и музыки Гаэтано Доницетти смутно зашевелились воспоминания о хороших, дворянского происхождения родителях, о ее большой, дружной и не чуждой либеральным идеям семье, о Бестужевских курсах и Московской консерватории, оконченных задолго до революции, и она, скорее по наитию, нежели по памяти, начала робко, а потом все более уверенно, подыгрывать Галине…
Галина пела, режиссер становился все мрачнее, второй режиссер неотрывно смотрел на своего шефа, пытаясь угадать ход его мыслей, и не мог упустить момент, когда нужно будет гнать из павильона зарвавшуюся хамку.
Светотехники потихоньку курили на лесах, соперницы Галины, нахмуря гладкие девичьи лбы, слушали неведомую им музыку.
– Все! – прервала пение Галина. – Теперь разрешите отрывок. Тургенев, «Стихотворение в прозе»…
– Не надо отрывка, – встал режиссер. – Кто опять курит в павильоне? – закричал он, пытаясь увидеть виновника наверху, среди горящих приборов.
– Кто курит? – прокричал павильонный пожарник, задыхаясь от ненависти.
– Нельзя же так, товарищи! – взмолился режиссер. – Как дети, честное слово, которые спички на кухне украли! Взрослые же все люди! Целлулоид! Он же от взгляда горит!
– Я их… – пообещал пожарник и полез на леса по деревянной шаткой лестнице.
– Девушкам спасибо, – взглянув на студенток, распорядился режиссер. – Почему я должен следить за пожарной безопасностью в павильоне? У меня что, других забот мало? – возмущался орденоносец.
– Товарищи студентки, вам спасибо! Скоренько покиньте павильон! – заверещал второй режиссер, выталкивая девушек из помещения. – Побыстрее, пожалуйста! – упрашивал он.
– Останьтесь, пожалуйста! – спохватился режиссер-постановщик.
– Кого оставить? – откликнулся второй режиссер.
– Ее!.. – режиссер-постановщик защелкал пальцами, вспоминая фамилию. – Ее! Она арию пела!
– Девушка, задержитесь! – Второй режиссер схватил
– А мы? – пискнула Таисия.
– А вам спасибо, – подтолкнул ее к выходу второй режиссер.
– Ну что ж… давайте попробуем, – как-то очень просто и буднично предложил режиссер-постановщик.
– Что, простите, попробуем? – ошарашенно спросила Галина.
– Попробуем вас попробовать на главную женскую роль, – пояснил режиссер. – Но учтите, у меня есть два условия…
– Я не такая! – прервала его вспыхнувшая Галина.
– Какая? – не понял, раздраженный тем, что его прервали, режиссер-постановщик.
– Не такая… – твердо повторила Галина.
– У меня два условия, – поморщившись, повторил он. – Первое: вы должны забыть все, чему вас учили в вашем училище, и второе: это последний скандал, который вы устроили на съемочной площадке. Согласны?
– Да! – закричала Галина.
Фронтон кинотеатра «Художественный» закрывал рекламный плакат кинокартины «Девушка с характером». Плакаты тогда писали масляными красками на сшитом холсте, потому огромное лицо Гали сверкало в лучах солнца и казалось пугающе живым. В кассу кинотеатра томилась длинная очередь, в хвост которой пристроились Галина и Таисия.
– Никто не узнаёт! – повертев головой, расстроенно шепнула Галина Таисии.
– Подожди, – резонно заметила Таисия. – Не смотрели еще! Вот после сеанса увидишь…
– Что увижу? – обрадовалась Галя.
– Что такое слава! – печально ответила подруга.
– А вдруг не понравится? Вдруг плеваться будут? Ругаться? – расстроилась Галина.
– Не может этого быть, чтоб не понравилось! – с тайной надеждой на обратное успокоила подругу Таисия.
– Думаешь? – с верой в подругу обняла ее Галина.
– Чего тут думать? – удивилась Таисия. – Видишь, сколько народу в очереди стоит?
Стоявший перед ними человек бухгалтерской наружности, явно ради просмотра фильма сбежавший с работы, мельком взглянув на девушек, отвернулся, через минуту смуглая спина его напряглась до такой степени, что складки на поношенной толстовке [12] распрямились, Он обернулся…испуганно посмотрел на Галину, потом задрал голову на рекламный плакат и снова – на Галину. Почему-то осуждающе покачал головой, отвернулся и больше не поворачивался. Подруги захихикали.
12
Русская просторная, длинная мужская рубашка из разнообразных гладкокрашеных одноцветных тканей, носившаяся навыпуск, нередко с поясом. Толстовка отличалась густыми сборками, иногда имела кокетку, стоячий воротник и застежки на пуговицах, нагрудный и боковой карманы. Этот вид одежды, похожий на военную гимнастерку, устойчиво ассоциировался с растиражированным на фотографиях образом Льва Толстого в старости, получив распространение среди его поклонников и последователей, хотя само слово вошло в русский язык не ранее второй половины 1910-х годов и в годы жизни Л. Н. Толстого не фиксировалось. Толстовки перестали носить в 1930-е гг.