Любовь, только любовь
Шрифт:
– Это опасные слова, графиня, – сказала она лукаво, – Они могли бы стать опасными и для вас и для меня, если герцог прослышит о них.
Но взгляд почтенной дамы, устремленный на нее, был такой открытый, честный и гордый, что Катрин почувствовала, как краснеет.
– Герцог прекрасно осведомлен о моих взглядах, госпожа Катрин. Благородная женщина не опускается до лжи, даже перед герцогом Бургундским! То, что я говорю вам теперь, я готова повторить и ему!
Катрин не могла не восхищаться ею. Тучная, с зычным голосом Эрменгарда принадлежала к благородному древнему роду, и это высокое происхождение не могли скрыть ни излишний жир, ни эксцентричность поведения. Ее благородство и горделивое достоинство были врожденными и торжествовали над всеми мелкими человеческими слабостями.
Когда они вступили в Амьен, принцессы тотчас направились к брату, который ждал их во дворце епископа. Свита тем временем размещалась по заранее для них отведенным домам. Эрменгарда, естественно, сопровождала двух своих молодых подопечных, пока Катрин и ее супруг устраивались в доме, который был расположен на расстоянии брошенного камня от огромного белокаменного кафедрального собора. Задние окна домов выходили на тихий канал. Этот дом, хотя и не очень большой, но чрезвычайно удобный, принадлежал одному из самых значительных в городе торговцев сукном, с которым герцогский казначей имел тесные деловые связи. Гарэн заранее выслал вперед своего управителя Тьерселина, лакея и секретаря, а также, под наблюдением Сары, служанок Катрин. Они, под охраной вооруженного эскорта, захватили основную часть багажа, и, когда Катрин вошла в дом суконщика, то с восхищением обнаружила, что ничего не было упущено. Огонь пылал в камине, ее спальня была уютно обставлена и увешана вышитыми коврами, постель расстелена, а огромный букет фиалок в расписной фаянсовой вазе привносил тонкий нежный аромат. На накрытом в парадном покое столе стояла еда.
Это их жилище при всей своей скромности было редкой роскошью и привилегией в страшно переполненном городе, где за любое пристанище горожане платили непомерно высокую цену. Огромные свиты герцогов Бретонского и Бедфордского, графа де Ришмона и английских графов Саффолка и Солсбери наводнили город. Не один амьенский бюргер был вынужден ютиться в одной комнатушке со всей семьей и слугами, чтобы освободить больше места для гостей – в большинстве своем наглых и бесцеремонных – всех этих знатных господ, явившихся на переговоры с герцогом Филиппом.
Над окнами каждого дома висели гербовые щиты, и бесчисленные вымпелы и стяги трепетали на вечернем ветерке. Цвета и эмблемы герцога Бретонского, черные хвосты горностая на серебряном поле, украшали все дома на восток от епископского, между тем как кроваво-красные вертикальные полосы графа де Фуа заполнили западную часть города. Южная часть принадлежала алой Ланкастерской розе герцога Бедфордского. Английский герцог и его спутники вместе со спутниками графов Саффолка и Солсбери заняли добрую половину города. Бургундцы теснились в северной части, а слуги епископа Амьенского вынуждены были пристраиваться, где пришлось.
Несмотря на усталость, Катрин не могла уснуть. Всю ночь напролет город оглашали пение, крики и звуки фанфар такой мощи, что от них дрожали дома. И это было еще только прелюдией к пышным и расточительным празднествам, обещанным герцогом Филиппом. К назойливому шуму снаружи добавилось ее собственное нервное состояние. По вызову своего повелителя Гарэн посетил епископский дворец. Вернувшись оттуда, он нанес визит супруге, уже лежавшей в постели. Она болтала с Сарой, которая чистила щеткой, складывала и убирала платья своей госпожи.
– Завтра вечером во время бала, который дается в честь обрученных, вы будете представлены монсеньору, – сказал он сухо. – Желаю вам доброй ночи.
На следующий вечер епископский дворец светился красноватым светом, как будто он был охвачен пожаром. Бочки с горящей смолой на парапетах башен вместе с золотым и алым светом, струящимся из высоких готических окон, бросали зловещий отблеск на покрытые изощренной резьбой белокаменные стены расположенного поблизости кафедрального собора, окутывая его статуи и барельефы каким-то неземным сиянием. Трепещущие на ветру каскады шелковых тканей спускались до самой земли из каждой амбразуры и на каждом столбе был водружен флаг.
На рыночной площади, где стража с трудом сдерживала толпу зевак и любопытствующих прохожих,
Вокруг всей рыночной площади окна были забиты зрителями, и, благодаря тому, что герцог не поскупился на факелы и свечи, все было залито светом.
Катрин стояла у одного из окон дворца, наблюдая казавшийся нескончаемым поток гостей. Со своей прислугой и сундуками, в которых были ее наряды и украшения для предстоящего бала, она прибыла во дворец еще днем. Хранительница гардероба настояла на том, чтобы только она одна отвечала за туалет Катрин при представлении герцогу. Чтобы быть уверенной, что сама Катрин от скуки или из любопытства не покажется раньше времени собравшимся гостям, Эрменгарда заперла ее в своей комнате, а сама отправилась проследить за облачением принцесс. Туалет самой Катрин был давно завершен, и она теперь глядела в окно в надежде, что так время пройдет быстрее…
– Не знаю, простят ли вам сегодня вечером вашу красоту принцессы Анна и Маргарита? Ибо я боюсь, что рядом с вами их красота затмится, как затмеваются звезды рядом с солнцем. Нехорошо выглядеть такой красивой, моя дорогая! Это неприлично, почти скандально!
Эрменгарда казалась искренне встревоженной, но, несмотря на это, похвала ее была не менее искренней. Однако на этот раз Катрин не находила удовольствия в комплиментах. Она ощущала необъяснимую грусть и усталость и с радостью сняла бы свой чудесный наряд, чтобы уютно зарыться в белую мягкую постель над зелеными водами канала. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой.
Скоро Гарэн зайдет за ней. Он возьмет ее за руку, и поведет в парадный зал, где сейчас собираются гости. Там она присядет в реверансе перед герцогом Филиппом, его сестрами – принцессами и их будущими мужьями. Она снова будет смотреть в эти серые глаза, непроницаемое спокойствие которых она когда-то на миг возмутила. Она знала, что Филипп ждет встречи с ней, чтобы в этот вечер удовлетворить свою страсть, но эта мысль не приносила ей радости. То, что этот высокородный и могущественный герцог стремился обладать ею, даже по – своему любил ее, ничуть не волновало ее. В толпе, стремившейся во дворец, она особо отметила одну пару. Они казались очень юными, кавалер – почти еще мальчик, такой же белокурый, как Мишель де Монсальви, гладко выбритый и сияющий в своем темно-синем атласном костюме, вел за руку девушку, скорее девочку, тоже блондинку, как и он, с волосами, схваченными простым веночком из розовых роз, таких же свежих, как ее платье из розового муара. Время от времени юноша наклонялся к своей спутнице и шептал ей что-то на ушко. Она улыбалась и заливалась румянцем. Катрин представила, как они пожимают друг другу руки, обмениваются шепотом нежными словами, страстно целуются. Эти двое были как будто одни во всем мире. Он на разу не взглянул на ослепительно нарядных, зачастую жгуче прекрасных женщин, которые их окружали. Ее шаловливые глазки ни разу не отвлеклись от его лица. Они любили друг друга со всем пылом очень юных существ, и им ни на миг не могло прийти в голову скрывать свою страсть. Они были счастливы…