Любовь - только слово
Шрифт:
Глава 1
Две кошки. Три кролика. Галка. Они мирно едят в маленьком домике. Включена электрическая лампа на потолке. Во двор выходит из кустарника косуля. Перед домиком в парке стоит кормушка. Косуля тоже начинает есть. Моя мать сидит на корточках на полу маленькой хижины и разговаривает с живностью. А я смотрю на нее. Пять часов вечера. В парке много снега. Расчищено лишь несколько дорожек.
— Это моя самая любимая клиника из всех, в которых я была, — говорит моя мать. Галка ест у нее прямо с руки. — В других всегда было одно
Галка насытилась и села матери на плечо. Птица громко вскрикивает:
— Кьяк!
— Да, моя маленькая, да. Было вкусно?
Это продолжается уже несколько дней, с тех пор как я нахожусь здесь: ровно в пять часов вечера моя мать кормит зверей. Врачи разрешили ей это.
Матери нет необходимости соблюдать постельный режим. Движение и свежий воздух оказывают хорошее воздействие на ее самочувствие.
Мать отказывается принимать навещающих. Я единственное исключение.
Одна из кошек мяукает и получает еще немного молока.
— Ты не забыл принести земляные орехи? — спрашивает мать.
Нет, не забыл. Она просила меня об этом вчера.
— Это должен быть твой рождественский подарок мне, да? Много, много земляных орехов! Птицы едят их так охотно, белочки — тоже. Знаешь, как много здесь белочек и птиц — очень редких, разноцветных!
Я купил килограмм орехов.
Можно подумать, что мать постарела на двадцать лет, с тех пор как я видел ее последний раз, то есть четыре месяца тому назад. Она выглядит как привидение. Весит чуть более сорока пяти килограммов — и в это нетрудно поверить. Руки — кожа и кости — в голубых прожилках, лицо прозрачно-белое. Глаза очень большие и покрасневшие. Время от времени она поворачивает голову, будто та находится в петле и хотела бы от этой петли освободиться. Это у нее новый тик. Ходит она очень неуверенно, часто спотыкается. Медсестры рассказывают, что она почти ничего не ест. Постоянно требует только кофе. Очень часто лежит одетая на кровати, бессмысленно уставившись в потолок.
Неконтактна, говорят врачи. Мать не является пациенткой, доставляющей неприятности, объясняют медсестры. Ей необходим минимум хлопот, и она помогает убирать свою комнату. Она потеряла ориентацию во времени, путает часы, дни, времена года. И это продолжается давно, пока она не узнает меня. Но несмотря на то что мама потеряла ориентацию во времени, она точно знает, когда наступает пять часов вечера. Никогда она не опаздывает на встречу с животными возле домика в парке! Звери всегда уже ждут ее. Мать этому очень радуется.
Я провожу с ней уже шестой день и чувствую, что больше не выдержу. Разговаривал с профессором. Они, конечно, знают, как это бывает, когда близкий человек хочет знать правду о состоянии здоровья пациента (к этому следует добавить, что моя мать — состоятельная пациентка).
— Да, дорогой господин Мансфельд, вашей уважаемой матушке, конечно, лучше… несравнимо лучше… Бог мой, когда я думаю о том, в каком состоянии она поступила к нам…
— Да-да. Насколько удовлетворительно
— Вы нетерпеливы, господин Мансфельд!
— Это моя мать, господин профессор!
— При таких заболеваниях непозволительно быть нетерпеливым. Это может продолжаться годами, да, годами, — говорит врач. — Вы видите, я с вами совершенно откровенен!
— Это значит, что мать может остаться у вас на несколько лет?
Он кивает и благосклонно улыбается.
— Вы же сказали, что состояние ее значительно улучшилось!
— Улучшилось. Но оно далеко не идеально! И потом, дорогой господин Мансфельд, прошу вас подумать о рецидивах… Каждый раз, когда ее выписывали и она возвращалась домой, вскоре наступал рецидив. Ваши семейные отношения…
— О них я знаю сам, — грубо прерываю я.
— Господин Мансфельд, такого тона я не заслужил. Мы делаем все, что в человеческих силах, чтобы помочь вашей матери. Не хочу скрывать от вас того, что постоянные рецидивы, конечно, опасны.
— Что это значит?
— Может быть, подчеркиваю, может быть — в случае нашего наблюдения, — опасность будет практически равна нулю. Но мы должны просчитать любую возможность…
— Пожалуйста.
Он смотрит на меня, как известный врач на дерзкого подростка, и говорит ледяным тоном:
— Может наступить ухудшение, которое поставит нас в весьма щекотливое положение. Смотрите, у нас ваша матушка чувствует себя хорошо. У нас есть свобода, животные. Для нормальной жизни она еще не совсем здорова, в этом вы убедились. Но она неопасна, абсолютно неопасна.
— Вы говорите о моей матери!
— Конечно, господин Мансфельд. Однако при избытке переживаний она способна впасть в состояние, из которого мы больше не сможем ее вывести.
— Не сможете?
— Кажется, вы недооцениваете тяжести болезни. В случае значительного и полного ухудшения я не вправе больше брать на себя ответственность держать у себя уважаемую госпожу. Я буду вынужден ее…
— Передать на постоянное пребывание в психиатрическую лечебницу?
— Да, господин Мансфельд. Не смотрите на меня так. Я уже сказал, что вероятность этого невелика. И, я думаю, ее можно совсем устранить, если вы решитесь оградить уважаемую госпожу от всех негативных проявлений внешнего мира и оставить ее у нас.
— Навсегда?
— Навсегда.
— Вы полагаете: до самой смерти?
— Я думаю… Господин Мансфельд, мне трудно вести с вами разговор! Вы так агрессивны! Что вы хотите? Вы же видите, как счастлива ваша мать, общаясь с животными!
— Особенно с галкой.
— Мне очень жаль, но наш разговор закончен. В основном ваш отец разумно и полностью разделяет мою точку зрения. Всего хорошего.
И он ушел.
В клинике напротив начинают петь:
— Роза вырастает нежно от корня…
Я знаю, что сейчас открыты двери всех комнат. Медсестры ходят с этажа на этаж, кладут на стол больным ветки елок и зажигают свечи.
— …как пели нам старики…
Мать встает. Каждому животному в отдельности она желает спокойной ночи. Дружелюбно, как маленький ребенок, улыбается.