Любовь - только слово
Шрифт:
— Что означает эта мура?
— Это не мура, а потрясающий документ, запечатлевший человеческое отчаяние, — говорит он, ухмыляясь.
— Сегодня утром здесь творилось такое… С кровати упадешь от удивления. Кстати, как все прошло?
— Спасибо.
— Судя по голосу, должно быть, дело дрянь.
— Заткнись!
— Но-но-но! Уж не любовь ли это?
— Да.
— Тогда прости, пожалуйста, — он снова ухмыляется и говорит: — Вот Распутница обрадуется!
— Что стряслось сегодня утром?
— Шеф задал жару Гастону и Карле! Выгнал из интерната. Они уже уехали. На поезде в десять пятьдесят: он — в Париж, она — в Вену. Все происходило молниеносно. Шеф — странный
— Что случилось?
— Фрейлейн Гильденбранд застукала их вчера в лесу. Именно Гильденбранд. Она едва еще что-то видит. Но сразу донесла шефу. А шеф в таких вещах шуток не понимает. Еще вечером было собрание учителей. Шеф позвонил родителям Гастона и Карлы и сообщил, что он обязан без промедления выгнать их чудесных детей и почему. А чудесным детям он объявил это только сегодня утром. У шефа и учителей они уже давно на мушке. Первое предупреждение, второе предупреждение. Событие в лесу оказалось, так сказать, последней каплей, переполнившей чашу.
— Так это случилось сегодня утром?
— Это случилось на уроке латыни. Кстати, шеф, сам того не подозревая, испортил Хорьку шутку.
— Как это?
— Хорек выдумал кое-что особенное, психологическую ловушку. И, насколько я знаю нашего брата, дело бы выгорело. Но теперь, конечно, все коту под хвост.
— Расскажи!
— Ты помнишь историю с нюхательным табаком?
— Которую устроил Гастон?
— Да. Сегодня утром — на первом уроке латыни — Хорек входит в класс, направляется прямо к Гастону и говорит: «Ну так что?» — «Пардон?» — спрашивает Гастон. — «Нюхательный табак, — отвечает Хорек. — Будет мне понюшка или не будет?»
— Черт возьми!
— Да, и мы так подумали. Это он в самом деле чудесно выдумал! Гастон встает, протягивает ему табак и потрясенно лепечет: «Вуаля, месье!» Хорек нюхает. Затем нюхают все остальные мальчишки в классе. Некоторые даже хлопают в ладоши. Но соль не в этом.
— А в чем?
— Когда все мальчишки нюхнули, Хорек говорит: «А теперь, господа, как ни прискорбно, Тацит. Что до остального, предлагаю: пусть мы с сегодняшнего дня, только после урока… — Ноа набирает воздуха — будем нюхать табак», — хотел он сказать! Но посреди этой первоклассной фразы вклинивается шеф и сообщает, что Гастон изгнан и должен спешно собирать вещи, чтобы успеть на поезд в десять пятьдесят. Испортил пьесу.
— Гастон очень расстроился?
— Совсем нет. Но прежде чем смыться, они с Карлой еще сочинили памфлет, — говорит Ноа и показывает три страницы. — Каждый писал по строчке: одну — она, другую — он. А потом они прикололи памфлет на черной доске. В обеденный перерыв все его прочли, и стар и млад! Я его сорвал, завидев учителя. Ты ведь интересуешься такими вещами, верно?
— Да.
— Так я и думал. Читай дальше!
Итак, я продолжаю читать странный документ, составленный из перемежающихся строчек мальчишечьего и девчачьего почерка.
Вы, разумные, справедливые взрослые!
Вы говорите: «Не делайте этого!»
А мы говорим вам: «Мы делаем что хотим, а вы хоть на голову встаньте! Мы снова встретимся, мы не расстанемся, а вы хоть отравитесь!»
«Town without pity!» [27]
Вы снимаете фильмы, чтобы мы заплатили полторы марки за билет и смотрели дрянь.
«We need an understanding heart» [28]
27
«Город
28
«Нам нужно понимающее сердце» (англ.).
Вы пишете песни, чтобы разжалобить нас, чтобы мы купили пластинки.
Teenager age! [29]
Twen age! [30]
Что еще? Все это — лишь реклама для вашей грязной индустрии!
— Ну, — говорю я, — в спешке они написали много душевного. Тебе следовало оставить памфлет на доске.
— Я снова его повешу, когда пойду есть. Я только хотел тебе показать. Если какой-нибудь учитель его прочтет, памфлета ведь не будет!
29
Переходный возраст! (англ.).
30
Двадцатилетие! (англ.).
Я читаю конец:
Все родители говорят: «Нам бы ваши проблемы!»
Отлично, у вас свои проблемы.
Вас волнуют деньги.
Нас волнуют любовь и доверие.
Неужели вы думаете, что можно, как радио, выключить любовь?
— Эта фраза мне особенно нравится, — говорит Ноа, он читает вместе со мной. — И при этом они должны были успеть на десять пятьдесят.
Неужели у вас нет сердца?
А любовь для вас — заморское слово?
От кого же мы появились на свет?
От вас!
Благодаря любви! Или иначе?
Что же с вами стряслось?
Почему вы запрещаете нам то, что делали сами?
Почему вы наказываете нас за это, ведь вы нам так часто говорили, что мы раньше вас созрели, раньше вас стали взрослыми?
Мы знаем наверное: шеф боится, что у Карлы будет ребенок, а у его интерната — дурная слава!
— Ну и ну, — произношу я.
— Да уж, — отвечает Ноа. — Это у них темперамент прорезался. Конечно, в такой беременности приятного мало!
Почему вы нас не понимаете?
Почему не поможете нам?
Вы сдали нас в интернат, как чемоданы в камеру хранения, а когда мы помогаем друг другу в нашем одиночестве, то совершаем преступление, верно?