Любовь (выдержки из произведений)

Альенде Исабель

Даже спустя шестьдесят лет для меня были неразрывно связаны мужчина и смешанный вкус йода с солью от морского ежа — тот тип зацикленности, который люди преодолевают с помощью психоанализа, но я предпочитаю изгонять своих чертей писательской деятельностью. «И тогда он уставился на меня с непонятным выражением лица, а чуть погодя взял мою руку и положил её на свой половой орган. Я ощутила шишку под влажной тканью плавок, нечто движущееся, точно толстый кусок рукава. Я попыталась отдёрнуть руку, которую он твёрдо удерживал, шепча совершенно другим голосом, чтобы я не боялась, что он не сделает мне ничего плохого, а подарит только удовольствие. Солнце жарило всё больше, свет рассеивался, рёв океана угнетал сильнее, а под моей рукой, тем временем, трепетала жизнь этого твёрдого проклятия».

В некоторых своих романах я подробно описывала зверскую силу чувств, сопровождавшую рождение сексуальности в девочке или в мальчике. Почти всегда рассказ получается с элементами страсти либо насилия, каким был мой жизненный опыт и какими обычно бывают незрелые, детские страсти, когда нам не хватало разумного тормоза и налёта цинизма — с годами (после нескольких неудач и разочарований) мы их, конечно, приобрели. И всё же иногда я относилась к этой теме с юмором, как в случае с Рольфом Карле и его толстушками, двоюродными сёстрами, в Сипаме — так смехом и поцелуями меня саму кто-нибудь однажды бы разбудил, мне бы понравилось.

Любви кузин Рольфа Карле добивались два претендента, чей род восходил напрямую к первым переселенцам, основавшим колонию; их родители владели фабрикой по изготовлению свечей ручной работы: продукция этого предприятия в те времена уже продавалась не только по всей стране, но и была известна за границей. Фабрика существует и по сей день, сохраняя былой престиж; во время визита папы римского правительство решило установить в главном кафедральном соборе огромную свечу, семь метров в высоту и два — в диаметре у основания; она должна была гореть непрерывно в течение всего пребывания понтифика в стране; так вот, там, на фабрике, сумели не

только отлить свечу требовавшихся размеров, но и украсили ее сценами страстей Христовых и ароматизировали экстрактом из сосновой хвои. Более того, мастера с фабрики сумели доставить это произведение искусства из долины в столицу в целости и сохранности: несмотря на убийственно палящее солнце, свеча прибыла в собор в виде обелиска идеальной формы, распространяя вокруг рождественское благоухание и сохраняя в неприкосновенности приданную ей фактуру старого мрамора. Оба жениха, казалось, могли говорить только о своих красителях, ароматизаторах и формах для отливки свечей. Иногда общаться с ними было несколько утомительно, но справедливости ради надо отметить, что оба были хороши собой, достаточно состоятельны и за годы, проведенные на фабрике, пропитались приятным запахом пчелиного воска и ароматических эссенций. В общем, о лучшей партии в пределах колонии нечего было и мечтать. Все девушки окрестных деревень под любым предлогом наведывались в свечной магазин при фабрике, стараясь при этом показаться на глаза ее хозяевам в своих лучших платьях. При всем этом дядя Руперт посеял в душах своих дочерей сомнение относительно возможности стать женами молодых людей, выросших в пределах колонии, чья кровь скорее всего уже подпорчена за счет нескольких поколений близкородственных браков. Он считал слишком большим риск, что дети, родившиеся от любого из соседей, могут иметь наследственные болезни и даже уродства. Он открыто встал в оппозицию теории чистоты рас и считал, что только в смешанных браках появляется самое красивое и здоровое потомство. Чтобы доказать правоту своих рассуждений, он скрещивал лучших собак со своей псарни с подобранными неизвестно где бездомными дворнягами. В результате он получал щенков непредсказуемого размера и невиданного окраса, порой на редкость странных и непривлекательных на вид. Естественно, покупать таких собак никто не хотел, зато они показывали просто чудеса сообразительности и поддавались дрессировке гораздо лучше, чем их сородичи с отличной родословной. Некоторые такие метисы научились ходить по канату и танцевать вальс на задних лапах. Будет лучше, если наши девочки поищут себе женихов за пределами колонии, говорил дядя Руперт супруге, но та и слышать не хотела о такой судьбе для дочерей. Сама мысль, что они станут невестами, а затем и женами каких-то темнокожих парней и вскоре по их требованию начнут крутить бедрами в ритме румбы, казалась ей унизительной. Не будь дурой, Бургель. Уж если кто дурак, так это ты, — хочешь иметь внуков-мулатов? Ничего ты, женщина, не понимаешь, жители этой страны, конечно, не блондины, но уж во всяком случае не негры. В конце концов, чтобы прервать дискуссию, грозившую перерасти в ссору, оба с умиленным вздохом произносили имя Рольфа Карле; единственное, что по-настоящему их огорчало, был тот факт, что такой племянник у них имеется в единственном экземпляре. Как было бы славно, будь их двое — по одному для каждой дочери. Даже дальнее родство и неприятный прецедент рождения умственно отсталой девочки Катарины не могли поколебать уверенности дяди и тети, что Рольф был бы для них идеальным зятем. Носителем дефектных генов этот милейший, трудолюбивый, образованный юноша с отличными манерами оказаться просто не мог. На данном этапе его единственным недостатком был только слишком юный возраст, но, как известно, молодость — это единственная болезнь, от которой существует эффективное лекарство, действующее в равной мере на всех. Девушкам понадобилось немало времени, чтобы понять, на что же намекают им родители: выросли они в деревне и, как полагается деревенским барышням, придерживались весьма строгих правил. Однако, поняв, к чему клонит старшее поколение, они довольно быстро отбросили излишние условности и несколько показную скромность. Они посмотрели на Рольфа Карле совершенно другими глазами, увидели огонь в его взгляде и заметили, как он украдкой зарывается лицом в их платья. Такое поведение молодого человека они, как им казалось, безошибочно сочли проявлением любви. Между собой они много говорили на эту тему, рассмотрев для начала возможность сохранения платонической любви «на троих». Тем не менее, посмотрев в очередной раз, но уже другими глазами на его обнаженный торс, медного цвета волосы, развевающиеся под порывами ветра, капельки пота, проступавшие на коже, когда он работал в саду или в плотницкой мастерской, девушки пришли к выводу, очень обрадовавшему их самих: судя по всему, Бог не зря и не по ошибке создал людей разнополыми. Сестры отличались легким характером и прекрасно ладили друг с другом с самого детства. Они привыкли делить в жизни буквально все: комнату, ванную, одежду, и теперь возможность делить внимание одного и того же возлюбленного не казалась им чем-то извращенным или нездоровым. В пользу этого решения говорила и отличная физическая форма молодого человека. Ему вполне хватало сил и желания выполнять самую сложную и трудную работу, которую предлагал дядя Руперт. Девушки были абсолютно уверены, что этих сил вполне хватило бы Рольфу и на них обеих. Но все было далеко не так просто. Жителям колонии явно не хватило бы широты взглядов, чтобы признать право на существование такого треугольника. Даже отец сестер, несмотря на весь свой современный либерализм, ни за что не потерпел бы такого бесстыдства в своем доме. О маме нечего было и говорить: чтобы пресечь возможность чего-либо подобного, она вполне могла бы схватить кухонный нож и всадить его в самую уязвимую и беззащитную часть тела собственного племянника.

Вскоре и сам Рольф Карле заметил изменения в поведении девушек. Они подкладывали ему на тарелку самые большие и аппетитные куски жареного мяса, водружали на его десерт целую гору взбитых сливок, шушукались и хихикали у него за спиной и смущались, краснели и убегали, если он заставал их, когда они за ним подглядывали. Проходя мимо Рольфа, каждая из сестер старалась прикоснуться к нему — как бы невзначай, но эти прикосновения были столь эротичны, что даже умерщвляющий собственные страсти и плоть отшельник не остался бы равнодушным. До этого времени Рольф всегда общался с кузинами деликатно и тактично, чтобы ни в коем случае не показаться невежливым по отношению к приютившей его семье, а кроме того, опасаясь получить отказ, что больно ранило бы его самолюбие. Постепенно он стал посматривать на девушек более дерзко и откровенно. Его взгляд подолгу останавливался на каждой из них. Будучи осторожным и благоразумным, он опасался принять поспешное, а потому ошибочное решение. Какую же из них выбрать? Обе они казались ему очаровательными и в равной мере привлекательными: у обеих были полные бедра, высокая грудь, ярко-синие глаза и по-детски нежная кожа. Старшая была более веселой, но и кокетство младшей привлекало юношу не меньше. Сомнения одолевали бедного Рольфа вплоть до того дня, когда девушки устали дожидаться от него проявления инициативы и сами перешли в наступление. Они подкараулили его в огороде между грядок с клубникой. Сестры подставили ему подножку, повалили на землю и начали щекотать в четыре руки, начисто разрушив привычку Рольфа всегда держаться серьезно и с достоинством и в то же время доставив ему редкое удовольствие. По ходу дела они оборвали ему пуговицы на брюках, стянули с него башмаки и порвали рубашку; при этом шаловливые ручки этих озорных нимф прошлись по тем местам его тела, куда сам он еще и не предполагал кого-нибудь допускать. С этого дня Рольфу Карле стало не до чтения, не до щенков, не до часов с кукушкой и даже не до писем матери. Он едва не забыл собственное имя. Ходил по дому, будто лунатик, — разбуженные и воспылавшие в полную силу инстинкты затмили его разум. С понедельника по четверг, когда в доме не было гостей, ритм домашней работы не был таким напряженным, как по выходным, и у сестер появлялось несколько часов свободного времени, когда они были предоставлены сами себе. В это время они удалялись в гостевые комнаты под самыми благовидными предлогами: проветрить и взбить перины, помыть окна, потравить тараканов, начистить воском мебель, перестелить постели. Девушки унаследовали от родителей стремление к справедливости во всем, а также тягу к порядку; рискованное дело было продумано ими со всей тщательностью: одна из сестер оставалась в коридоре и была готова дать сигнал тревоги, если в опасной близости появлялся кто-то из родителей, а другая в это время запиралась в одной из комнат с Рольфом. Очередность сестры соблюдали прямо-таки с сакральной пунктуальностью. К счастью, сам он не обращал внимания на эту несколько унизительную деталь. Чем молодые занимались, оставшись наедине? Да ничем особенным: они мило играли в те самые игры двоюродных и троюродных сестер и братьев, которые известны человечеству вот уже добрых шесть тысяч лет. Самое интересное началось, когда они решили встречаться по ночам втроем в одной постели; сигналом к началу столь опасного предприятия служил громкий храп Руперта и Бургель, спавших в соседней комнате. Родители не закрывали дверь своей спальни, чтобы быть в курсе всего, что происходит в комнате девочек; те, в свою очередь, были в курсе всего, что происходит у старших, — главным образом, крепко ли те заснули. Рольф Карле был так же неопытен в любовных делах, как и обе его подружки; тем не менее у него хватило сообразительности с первой же интимной встречи принять все меры, чтобы те не забеременели. В альковных играх он сумел недостаток уверенности и опыта заменить энтузиазмом и изобретательностью. Его энергия постоянно подпитывалась обеими сестрами, всегда готовыми исполнить любое его желание. Самым трудным для них в этой ситуации было хранить молчание, особенно девушкам, которые задыхались от невозможности смеяться в полный голос. Впрочем, необходимость соблюдать тишину во время столь приятного занятия в общей для всех троих жаре и общем поту не столько утомляла молодого человека и его приятельниц, сколько, наоборот, подливала масла в костер их страсти. Все трое находились в самом подходящем возрасте, чтобы заниматься любовью чуть ли не беспрерывно, но эффект от полученных удовольствий по-разному проявлялся в облике и поведении девушек и молодого человека. Обе сестры просто расцвели с тех пор,

как познали запретные радости: их глаза становились все более яркими и пронзительно-синими, кожа сияла, а улыбки были все лучезарнее. Рольф же позабыл все свои латинские афоризмы и ходил сонный, как осенняя муха, то и дело спотыкаясь о мебель. Туристов он обслуживал словно в полусне: ноги дрожали в коленях, а рассеянный взгляд был устремлен куда-то вдаль. Мальчик совсем заработался. Видишь, Бургель, какой он бледный, нужно подкормить его витаминами, говорил Руперт, понятия не имея о том, что у него за спиной племянник даже не съедает, а прямо-таки сжирает огромные порции знаменитого блюда, укрепляющего любовные силы, — чтобы в нужный момент те самые мышцы, которые так важны при некоторых упражнениях, его ни в коем случае не подвели. Втроем они придумали немало приемов, чтобы получать как можно больше удовольствия. Некоторые встречи оказывались особенно приятными. Парень не желал смириться с тем, что его подружки от природы способны более долгое время участвовать в приятных упражнениях и испытывать наслаждение несколько раз кряду. Чтобы не ударить в грязь лицом и не обмануть их ожиданий, он научился дозировать свои силы, самостоятельно разработав особую технику. Годы спустя он узнал, что точно такие же приемы использовались в Китае еще со времен Конфуция, и сделал вывод: все новое — это хорошо забытое старое, как говаривал дядя Руперт, читая очередной номер газеты. Порой все трое участников любовных игр так уставали под утро, что у них не оставалось сил распрощаться, и они, счастливые, засыпали в одной постели, а их руки и ноги переплетались самым причудливым образом. Молодой человек порой просто полностью исчезал под наваливавшейся на него с обеих сторон мягкой ароматной девичьей плотью. Сны подружек убаюкивали и его. Просыпались они под первые крики петухов — как раз вовремя, чтобы успеть перебраться каждой в свою постель, пока старшие не застукали их в столь приятном, но недвусмысленно порочном положении. Поначалу сестры планировали, что рано или поздно определят судьбу неутомимого Рольфа Карле, бросив жребий, но по ходу восхитительных постельных сражений пришли к выводу, что с этим молодым человеком их связывает особое, игриво-праздничное чувство, абсолютно непригодное в качестве основы для создания добропорядочной семьи. Будучи особами практичными, они решили, что лучшим выходом будет выйти замуж за приятно пахнущих хозяев свечной фабрики, сохранив кузена в качестве любовника и по возможности родив детей не от законных супругов, а от него, что наверняка позволит избежать скуки в семейной жизни, а кроме того, снизит риск врожденных болезней и пороков у детей. Такой расклад не только не устраивал Рольфа Карле, но даже не приходил ему в голову: вскормленный романтической литературой, рыцарскими романами, он с детства впитал весьма строгие представления о достоинстве и благородстве. Девушки в свое удовольствие планировали хитроумные матримониальные комбинации, а он лишь с огромным трудом подавлял в себе чувство вины за то, что любит обеих кузин, убеждая самого себя, что речь идет только о временной связи; в ходе этих отношений ему, как он считал, предстояло узнать девушек получше и, сделав наконец выбор, жениться на одной из них. Долговременные отношения, не соответствующие общепринятым нормам морали, ни в коей мере не входили в его планы. Более того, все это и так уже начинало попахивать чем-то извращенным. Его разрывал неразрешимый внутренний конфликт между желанием, постоянно подогреваемым волной жара и похоти, исходившей от этих двух пышных женских тел, и собственной внутренней строгостью, требовавшей от него создания моногамной семьи — единственной формы существования для уважающего себя мужчины. Не дури, Рольф, разве ты не видишь, что нам дела нет, женишься ты на одной из нас или нет? Лично я не настаиваю, чтобы ты принадлежал только мне, и моя сестра тоже не имеет ничего против, чтобы делить тебя со мной. Так будет продолжаться, пока мы не выйдем замуж, а потом… потом тоже ничего не изменится. Мы будем встречаться и дальше. Эти откровенные слова стали для Рольфа даже не пощечиной, а сокрушительным ударом по его самолюбию. Он на полтора дня заперся в своей комнате и, пылая гневом, не желал ни прикасаться к своим подругам, ни даже смотреть в их сторону. По истечении этого времени молодость и чувственность взяли свое, причем с еще большей силой, чем прежде. Ему пришлось подобрать осколки чувства собственного достоинства с пола, сложить их куда-то в дальний угол души и продолжать спать с обеими сестрами. Сами же они, эти столь восхитительные в постели подружки, вновь обняли его — каждая со своей стороны — и погрузили в пьянящее облако ароматов гвоздики, корицы, ванили и лимона; чувства Рольфа разгорелись с новой силой и вконец сожгли остатки христианских ценностей в его душе. Так прошло три года — срок, оказавшийся достаточным, чтобы Рольф Карле забыл о мучивших его кошмарах и те уступили место лишь приятным, сладким сновидениям. Как знать, быть может, девушкам удалось бы выиграть сражение за своего любовника против его же собственных убеждений и он навсегда остался бы с ними в унизительной роли самца, удовлетворяющего двух ненасытных самочек, и быка-производителя для двух пар, вступивших в близкородственные браки. Все могло бы сложиться именно так, если бы Рольфу Карле не была уготована другая судьба.

(Из «Евы Луны»)

С этого вечера Елена взглянула на Берналя совершенно иначе. Она забыла, что ненавидит его бриллиантин, зубочистки и высокомерие, и когда видела мимоходом либо слышала, как он в разговоре вспоминает песни с того наскоро организованного праздника, то снова ощущала, как горит её кожа, а в душе зарождается смятение — похожее на лихорадку состояние, однако почти не поддающееся описанию словами. Она украдкой наблюдала за ним издалека, и таким способом поняла то, что ранее не сумела прочувствовать: его плечи, широкую и сильную шею, чувственный изгиб знакомых толстых губ, идеальные зубы, изящество длинных утончённых рук. Девушку мучило невыносимое желание подойти к нему и уткнуться лицом в смуглую грудь, услышать движение воздуха в лёгких и шум от биения сердца, вдохнуть его запах — чего-то сухого и острого наподобие аромата дублёной кожи или табака. Она воображала себе, как играет с его волосами, ощупывает мышцы спины и ног, попутно запоминая форму ступней, а сама между тем становится дымом, постепенно проникающим в его горло и распространяющимся целиком по всему телу. Но стоило лишь мужчине поднять голову и встретиться взглядом глаза в глаза, как Елена, вся дрожа, тут же бежала прятаться в самые дальние кусты внутреннего двора.

Берналь завладел всеми её мыслями, девушка больше не могла выносить, казалось бы, застывшее время этой разлуки. В школе она передвигалась точно в кошмаре, слепая и глухая ко всему, за исключением собственной внутренней жизни, в которой присутствовал только он один. А чем в настоящий момент занимался он?

Возможно, лёжа на животе, он спал в кровати при закрытых жалюзи — в комнате стоял полумрак, от лопастей вентилятора шёл горячий воздух, по позвоночнику текла струйка пота, а лицо уткнулось в подушку.

Как только раздавался последний школьный звонок, девушка бежала домой, молясь, чтобы он всё ещё спал. А она бы пока умылась, надела чистое платье и в таком виде села и ждала бы его на кухне, притворяясь, что занята домашними делами, давая понять матери, что не следует докучать ей остальной домашней работой. А позже, когда девушка слышала, как он, насвистывая, выходит из ванной, она сгорала от нетерпения и страха, уверенная, что вот-вот умрёт от удовольствия, как только он невзначай прикоснётся или заговорит, чего она ожидала с нетерпением. Хотя в то же время, наступи нужный момент, она была готова затеряться среди мебели, поскольку и не могла без него жить, и была не в силах устоять в его отдававшем страстным пылом присутствии.

Она тактично следовала за ним повсюду, старалась услужить по любой мелочи, предугадывать желания, чтобы предложить необходимое ещё до просьбы об этом Берналя, и в то же время всегда двигалась, точно тень, чтобы не выдать своего присутствия рядом.

По ночам Елена не могла заснуть, потому что его не было дома. Она вылезала из своего гамака и призраком бродила по первому этажу, набираясь смелости под конец тихонько войти в комнату Берналя. Она закрывала за собой дверь и немного приоткрывала ставни, чтобы впустить отражение улицы, которое осветило бы церемонии, придуманные, чтобы как-то повлиять на частички души мужчины, слишком уж зацикленного на своих целях. В лунное зеркало, чёрное и светящееся, точно грязная лужа, смотреть можно было долго, потому что туда смотрел и он, а при объятии очертания двух изображений неизбежно переплетутся. Она близко вглядывалась в его поверхность широко открытыми глазами, видя себя как бы его глазами, а он целовал её губы холодным и жёстким поцелуем, который она воображала горячим, как и рот любимого человека. Она ощущала прижатую к телу поверхность зеркала, и на груди шевелились мельчайшие мурашки, вызывая тупую боль, убегающую всё ниже и ниже и останавливающуюся точно между ног. Она искала эту боль снова и снова.

Из шкафа она достала рубашку и обувь Берналя, которые и надела. По комнате Елена крайне осторожно сделала несколько шагов, чтобы не шуметь. В таком виде она порылась в ящиках, расчесалась его расчёской, пососала зубную щётку, слизала крем для бритья, ласково провела рукой по его грязной одежде. Чуть позже, поступая скорее неосознанно, Елена сняла блузку, обувь и ночную рубашку. Обнажённая, она растянулась на кровати Берналя, жадно вдыхая его запах, вызываемый его же теплом, чтобы целиком окутать себя им. Она касалась всего тела, начав со странной формы черепа молодого человека, полупрозрачных хрящей ушей, с глазных впадин, выемки рта. А дальше всё ниже и ниже, мысленно обрисовывая кости, изгибы, углы и кривые ничего не значащего целого, кем она и была, желая стать огромной, тяжёлой и плотной, точно самка кита. И воображала себе, что вся полна напоминавшей мёд липкой и сладкой жидкости, которая расширялась и выросла до размера огромной куклы, пока не заполнила собственным распухшим телом всю кровать, всю комнату и весь дом. Вымотанная и вся в слезах, она иногда засыпала на несколько минут.

Как-то субботним утром Елена из окна увидела Берналя, который подходил сзади к своей матери, когда та стирала одежду, склонившись над корытом. Мужчина положил руку на талию женщины, а она не двигалась, словно бы вес его руки стал частью её тела. Уже на расстоянии Елена ощутила жест его одержимости, привязанность к матери, близость двоих — это течение, объединявшее их страшной тайной. Девушка почувствовала, как прилив потливости омыл её целиком, она не могла дышать, а сердце стало испуганной, спрятавшейся за рёбрами птицей. У неё чесались ладони и ступни, кровь закипала так, что разрывала пальцы. С этого дня она начала шпионить за его матерью.