Любовь заказывали? (сборник)

Гольман Иосиф Абрамович

Водитель серебристого «мерса» оказался не из пугливых.

– Что случилось, парень? – спросил он, выходя из машины и действительно глядя на руки Глеба.

– Все равно не поверите, – устало сказал Железнов. – Ее зовут Тоня. Ей надо в больницу. Перелом руки. И могут быть внутренние повреждения, я же не врач.

– Давай в салон, – скомандовал тот.

Глеб как мог осторожно занес девушку в салон и, подогнув ей колени, положил на широкое заднее сиденье.

Сам сел с водителем.

Хозяин

поставил ручку трансмиссии в положение «драйв», «Мерседес» сорвался с места. Не прошло и трех минут, как они оказались… у места падения лайнера!

– О господи! – прошептал водитель, узрев следы апокалипсиса. – Вы отсюда?

Глеб молча кивнул. Картина бедствия, на фоне которой уже суетились несколько человек, то ли спасателей, то ли мародеров, теперь не волновала его. Или, точнее, волновала меньше, чем мысль о том, что если б он пошел в противоположную сторону, то вышел бы к асфальту втрое быстрее.

Остановились у небольшой, видимо, поселковой больницы. Хозяина машины здесь хорошо знали, потому что медбратья и медсестры засуетились как муравьи в подожженном муравейнике.

Тоню унесли в помещение, Глеб остался на улице, на крохотной площади со столбом автобусной остановки.

Через пару минут к столбу лихо подкатила «Газель»-маршрутка. Железнов уже успел обтереть об снег руки и лицо и выглядел почти пристойно. Он открыл дверь, чтобы залезть в салон.

– Мне в Москву, – сказал он водителю.

– Всем в Москву, – усмехнулся тот. – Только придется подождать. Не пустому же ехать.

– Заплачу как полному.

– Это меняет дело, – сказал тот, вновь заводя двигатель.

– Постой! Ты куда? – с крыльца закричал вышедший на улицу хозяин «Мерседеса». – Ты же ранен!

– Я цел, – улыбнулся Железнов. – Лечите Тоню.

– А спасателям что сказать? А ментам? – как-то растерянно спросил тот. – Сейчас же столько понаедут! Ты ведь – пассажир?

– Пассажир.

– И что я им скажу?

– Скажите – пассажир сошел, – стирая с лица улыбку, ответил Глеб. И, усевшись на сиденье, велел водителю: – Поехали.

4

А в общем – не так уж он и испугался.

Сидя сейчас в затрепанном салоне «Газели», в котором ушлый водитель явно поставил лишние кресла – Глеб великаном не был, а ноги вытянуть не мог, – он смотрел в грязное окошко, совсем не замечая пробегавших за ним заснеженных подмосковных красот.

…Вот пилот вывел двигатели на стартовый режим. Вот, мгновенно ускоряясь, понеслись под колеса шершавые плиты бетонки. Вот машина, потряхиваясь и покряхтывая, пошла вверх.

Круто. Очень круто пошла.

Он снова и снова проигрывал в мозгу ситуацию, пытаясь вспомнить свои истинные ощущения. Не те, которые он сейчас, сидя в «Газели», себе представляет. А те, которые

в тот миг заняли его всего. Ощущения всегда в такие моменты вытесняют мысли.

Да. Ушла душа в пятки, это верно.

Точнее, не в пятки, а куда-то в низ живота. Некстати вспомнилось недавно прочитанное: оказывается, там находится огромное скопище нервных клеток, своего рода примитивный древний мозг. Вот он и реагирует.

Однако затапливающей волны паники не было.

Может, потому, что рядом, вцепившись в его руку, сидела Тоня?

А может, потому, что ему особо нечего терять? Мелькнула вдруг обидная такая мыслишка.

У той хамоватой бортпроводницы остался дома больной сынок. Вот кто наверняка любит эту покойную мымру, упокой, Господи, ее душу. Любит вместе с ее вздорным советско-аэрофлотским характером и рыхлым, рано состарившимся лицом. И она его тоже любит. И, умирая, наверняка думала не о себе, а о нем. А он, когда узнает, годами по ночам будет плакать по ней.

А кто бы поплакал о Глебе, достанься ему место поближе к самолетному носу?

Нет, Тамарка, конечно, поплакала бы, ради справедливости уточнил Железнов. Конечно, она его любит. Как тогда к рукам прибрала, так с тех пор и любит без остановки. Грех обижаться: и красива его жена, и умна. А активности хватит на трех Глебов. По крайней мере, его классная работа – ее заслуга, так же как и их классная квартира, машина, дача и тому подобные материальные свидетельства уровня жизни.

Благодаря Томке он не стал лесником и поменял глушь на благородную Остоженку.

Вспомнил о лесе – и потянуло в тайгу. Весеннюю, просыпающуюся, с запахами и звуками, понятными ему с детства. Он вдруг физически, босыми ступнями, отчетливо ощутил мягкое и упругое сопротивление мха на Малой Болотине. Правда, всплывшая картинка получилась скорее осенней. Сплошной ковер из маленьких зеленых растений, никем не воспринимаемых по отдельности, из которого, возвышаясь, торчат большие – сантиметров по десять в диаметре, – правильно-круглые шляпки черноголовиков. Абсолютно, как следует из названия, черные. На абсолютно белой крепкой-крепкой ноге.

За ними и ходили на Малую Болотину. Брали несколько мешков, лошадь и затаривались на зиму. Сушить.

Лошадь Машка, кстати, тоже не прочь была пожевать чистейшего белка. Раз – и схавала, аккуратно выцепив из зеленой подложки огромными мягкими губищами. Ну, может, еще жевнет пару раз – не смог точно припомнить Глеб.

На Большой Болотине грибов было еще больше. Но туда не ходили. Если только Глебов отец покойный. Остальные – боялись.

Не то чтобы Большая Болотина была сильно больше Малой. Однако столько в ней сгинуло людей – и ведь неплохо знавших лесную жизнь! – что стала эта полужидкая недотвердь тем, чем по деревням пугали озорных ребятишек.