Любовь
Шрифт:
— Я хочу есть, — сказала Маша.
Ужинали при свете керосиновой лампы, под открытым небом, завернувшись в ватные одеяла. Маша пододвинула ему бутерброд покрасивее и быстро спрятала руку под одеяло, в тепло. Он поднес ко рту пучок зеленого лука, но в последний момент остановился и, что–то сообразив, отложил лук в сторону. Маша засмеялась, и он, догадавшись, что она поняла, тоже засмеялся. Спать легли на полу, накрывшись ватными одеялами. Целовались. Долго, начиная задыхаться.
— Нет, — говорила Маша.
Саша
— Не надо больше, — сказала Маша. — Этого не будет.
Он молчал.
— Только не обижайся.
— Я не обижаюсь.
— Но я же вижу.
— Можно мне спросить? — он приподнялся на локте. — Ты… У тебя… был кто–нибудь?
— Был.
— Кто?
— Какая разница?
— Просто хочется знать.
— Это был очень хороший человек. Такой ответ тебя устраивает?
Саша молчал.
— Что же ты не живешь со своим очень хорошим человеком?
Она сбросила одеяло и, подрагивая от холода, стала одеваться.
— Мне надо ехать.
Саша не шелохнулся.
— Ты меня не проводишь?
— А уже нет электрички, — он усмехнулся, встал с постели и подошел к ней. — Оставайся.
Он взял ее за руку и потянул к постели.
— Да ты что? Ты с ума сошел!
Она пыталась вырваться, но Саша силой уложил ее на пол, навалился всем телом, прижимая к доскам руки. Ему удалось сорвать лифчик, целовать грудь, но она отбивалась, оттаскивала его за волосы.
Саша уступил.
— Подонок!
Саша сидел среди одеял, бессмысленно ухмыляясь.
— Мразь…
Она быстро оделась и выбежала за дверь. Он сидел долго, глядя на звезды, расставленные в небе четко и ясно. Потом вскочил и бросился вон из дома.
Они шли рядом по темному шоссе. Саша забегал вперед и в бешенстве говорил:
— Ты, амёба, бесчувственная тварь, ты решила надо мной издеваться? Тебя раздражает, что я тебя люблю, это тебя раздражает?! Тогда скажи: иди к черту, а не держи при себе, как… Не хочешь? А что ж ты хочешь? Чтобы я у вас дома гвозди прибивал? А я все думаю, что ж это мадам спать со мной не хочет? Брезгуешь? Уж, конечно, не девушка, пробы негде ставить. А с другими, как, получается? Сколько, смею спросить, мадам, уже сделано абортов?
Маша остановилась и дала ему пощечину. Саша расхохотался.
— Все у мадам тайна! Какие–то письма каждый вечер ожидаются прямо–таки с трепетом. Пока мужики не пишут, можно с мальчиком побаловаться! А я, идиот: замуж за меня выходи… Я у вас черная кость, сантехник домашний, так?! Мы, видите ли, сами дом строим, мадам презирает! Не смей нас презирать, понятно, это я еще могу вас презирать!
Маша молчала…
Ехали в электричке. Саша говорил:
— Мадам подыщет себе мужичка попрестижнее. Интересно, ты с этими, престижными, сразу в постель ложишься или денек все же крутишь мозги, строишь из себя целку? Ну, говори! Строишь? Чуть не забыл! Бабка–то жениха уже подыскивает, фотографии
Он заглянул ей в глаза. Маша плакала…
В метро он нависал над ней, держась за поручень.
— Ну хорошо, прости… Я хотел поговорить, так вышло. Посмотри на меня. Ты же видишь… Разве непонятно? Я очень тебя люблю… и… А ты будто не видишь. Ты должна себя по–другому вести, так нельзя. Да скажи что–нибудь!..
Остановились у ее подъезда. Люди уже шли на работу.
— Иди домой, — сказала Маша и шагнула в дверь. — Приходи завтра, хорошо?
Он шел за ней.
— Почему же завтра? Почему не сейчас? Пришел лифт. Маша открыла дверь. Вдруг обернулась.
— Это… Очень сложно объяснить, я не могу, — сказала она.
— Что ты не можешь?!!
— Объяснить.
— Тогда… Иди ты…
Саша повернулся, чтобы уйти, но взгляд его упал на почтовый ящик.
— Посмотрим, что там у вас? — Он рванул дверцу, и на пол скользнуло что–то белое. Он быстро поднял конверт.
— Отдай! — она протянула руку.
— Что нам пишут очень хорошие люди… — Саша надрывал бумагу.
— Это не твое. Отдай. Отдай! — она сорвалась на крик.
— Прочту и отдам.
Он развернул бумагу и встал под лампочку.
— Мадам в волнении. Не это ли письмо мы так ждали? Итак. Приготовились…
— Прошу тебя, отдай письмо… — проговорила Маша.
— Начинаем… Так… — Он приблизил бумагу к глазам: — «ОВИР города Москвы. Прийти к инспектору Савостикову… С одиннадцати ноль–ноль…» Что это? — он поднял на нее глаза.
Молчание.
— Что это значит?
— Это значит, что я уезжаю. — Она медленно подошла к нему.
— Куда?
— В Израиль.
Они стояли лицом к лицу.
— Почему ты не сказала об этом раньше?
— Я боялась.
Он протянул ей бумагу. Она взяла. Она хотела погладить его по лицу, но Саша вздрогнул, как от прикосновения чего–то отвратительного.
— Ты… Тварь! Жидовка, — голос его сорвался. — Ты жидовка!
Он вышел из подъезда, услышав за спиной ее крик.
Ночью, впервые за много лет, Саша расплакался, лежа на своей постели.
В Москве пасмурно, моросит дождь. Вадим и Саша под зонтиком блуждают среди новостроек где–то на окраине города.
В а д и м. Сто восьмой, сто двенадцатый… Здесь же четные? Должен быть сто десятый. Черт, понастроили. Почему хорошие ляли вечно живут в таких трущобах? Ты можешь сказать, что случилось? Не хочешь — не надо. Где же этот дом… Сашка, Сашка…
С а ш а. Дим, эти, куда мы идем… Хорошие девочки?
В а д и м. Сегодня расклад верный, старая моя ватрушка с подругой. Ватрушка уже, кажется, ни на что не претендует, а подруга готова на все.
С а ш а. А сам–то ты хочешь?
В а д и м. Все ради тебя.