Любовь
Шрифт:
Впереди, в нескольких шагах, видна была телефонная будка… Три женщины смотрели на него из окна… Медленными шагами он приближался к телефонной будке. Он достал из–за пазухи точильный камень и сжал его в руке. В трех метрах он остановился. В будке было темно.
— Я здесь, — сказал Саша.
Тишина.
Света не было. Саша сделал еще шаг. Еще. Взялся за ручку и распахнул дверь будки. Здесь никого не было.
— Где ты?! — закричал он в темноту. Тишина. Саша бросил камень и побежал к подъезду. Он хотел вызвать лифт, но кнопочка горела,
Дверь открылась. Три женщины, бледные, как полотно, смотрели на него. В руках у Ревекки Самойловны была табуретка.
— Там… никого нет… — задыхаясь, сказал Саша. — Он обманул.
Ревекка Самойловна поставила табурет на пол. Села на него. Опустила руки на колени.
— Слава богу, — сказала она, — вейз мир…
Маша бросилась ему на шею и замерла.
— Я всегда говорила, эти люди хотят нас напугать! — Ирина Евгеньевна резко развернулась и пошла на кухню. — Я поставлю чайник. И не смейте больше брать телефонную трубку!
Зазвонил телефон.
Маша выдернула шнур из розетки.
— Дети, мне надоело, — сказала Ревекка Самойловна. — Пусть звонят, приходят… я старая женщина и хочу спать. — Старуха поднялась со стула. — Всем спокойной ночи. Поздно не сидите…
Ревекка Самойловна кокетливо помахала всем рукой и ушла в свою комнату.
Ночью втроем пили чай на кухне.
— Эй, лав стори, очнитесь! — сказала Ирина Евгеньевна. — Как пломба? Пока я жива, она будет стоять. А если выпадет, знайте, Саша, со мной что–то случилось. — Она заметила, что ее не слышат. — Эй, я тоже здесь, хоть и мешаю вечной любви.
Саша и Маша находились где–то далеко. Они смотрели на Ирину Евгеньевну и улыбались.
— Маш… — Ирина Евгеньевна засмеялась. — Может быть, тебе не стоит с нами уезжать? Подожди, не перебивай. Ну будут у тебя заграничная мама и бабка и… Будет, кому шмотки присылать. Буду слать вам посылки. Маша, что ты молчишь? Почему ты молчишь, Маша?
Голос у Ирины Евгеньевны сорвался.
— Вы… это серьезно? — сказал Саша.
— Мне бы не хотелось быть разрушителем вечной любви. А вдруг она на самом деле вечная? Маша мне этого не простит. Маша, я тебя не слышу! Что ты молчишь?
В дверь позвонили.
Они все, как по команде, посмотрели на часы. Было три часа ночи. В дверь позвонили еще раз.
— Я открою, — сказал Саша.
— Не надо, — Ирина Евгеньевна взяла его за руку.
Он встал и вышел в коридор. Подошел к двери, прислушался. Кто–то топтался на лестнице. Саша открыл замок и распахнул дверь.
Перед ним стоял Вадим.
— У вас то занято, то трубку никто не берет, — сказал Вадим. — Я тебя искал. Я не вовремя, наверное… Меня из дома выгнали…
Вадим неловко поглядывал по сторонам.
— Вадик… — Саша вдруг
Растерянный Вадим улыбался, не понимая столь бурной радости.
— Ну раздевайся же… Что ты стоишь? Вадим снимал плащ, когда в глубине квартиры раздался крик:
— Бабушка! Бабушка! Бабушка!
На столе, покрытом белой крахмальной скатертью, стояла керамическая урна. На урне было написано: Волькенштейн Р. С. 1915–1988 гг.
Молча вокруг стола стояли люди. Окна были распахнуты настежь, и душная московская жара волнами наплывала с улицы.
— Я возьму ее в ручную кладь, — сказала Ирина Евгеньевна. — Говорят, они бьются, только надо запаковать хорошенько. Рая так плакала, когда узнала.
Все сразу разбрелись по квартире, негромко переговариваясь:
— Боже, какой дом, жалко оставлять…
— Я вас уверяю, уже кто–нибудь нацелился!
— Да, такое добро долго не стоит…
Люди подходили к Ирине Евгеньевне, целовали ее в щеку, шептали что–то и протягивали свертки и пакеты. Ирина Евгеньевна в который раз раздраженно говорила:
— Я же просила, никаких передач, мы задыхаемся от этих вещей!.. — Но пакеты брала.
Маша попросила его: — Запакуй, пожалуйста. Не так же везти…
Она стояла у окна, заполненного солнцем, откуда был виден зоопарк и лебеди на темных застывших прудах. Саша вынул из кучи картонную коробку, поставил на стол и осторожно, двумя руками, положил в коробку урну. Пучком соломы он обложил урну со всех сторон. Коробку тщательно завязал шпагатом.
Из комнаты послышалось рыдание Ирины Евгеньевны.
— Только бы они не захотели на таможне вскрыть… это.
— Ну что ты? — Саша поморщился. — Зачем?
— Они все могут.
— Маша!
— Могут.
Он опустился на табурет. Она села напротив. Они молчали. Между ними стояла коробка.
— Тебе не стоит ехать в аэропорт, — сказала Маша. — Это очень рано.
— Я приеду.
— Не надо, я не люблю, все равно бесполезно.
— Я приеду. Они замолчали.
В комнату заглянул кто–то и вышел.
— Видишь, что тут… Иди. Мне кажется, они никогда не уйдут. Неужели так трудно понять, что людей надо оставить одних? Я их раньше не видела, а тут вдруг столько родственников… А вот этот сейчас заглядывал, обратил внимание?.. Нет? Это мой отец. Неважно… Иди, пожалуйста, иди.
Саша поднялся. Положил руку на ее волосы…
— Все. Ну, иди. Нет, подожди… Сейчас…
Маша ушла в комнату. Вскоре оттуда послышался крик Ирины Евгеньевны:
— Ах, ты, дрянь, дрянь!.. Еще на столе урна стоит, а ты… дрянь!.. — и плач…
Вдвоем они были на даче. Они любили друг друга жадно, исступленно, задыхаясь в духоте летней ночи. Они кричали от страсти и боли, не думая ни о чем и не сдерживаясь. Считая минуты, они не разжимали объятий, и любовь их росла и росла, заслоняя весь остальной мир.