Любовница не по карману

Данилова Анна

– Нет-нет, – встрепенулся отец, – я-то не был! У меня алиби нет.

– Хорошо. Ты подтвердишь, что тоже слышал выстрел. Но подумал, что стреляли по телевизору. Ты в это время находился на кухне и делал ингаляцию, то есть твоя голова была накрыта легким одеялом. Поэтому иди на кухню, доставай с полки ингалятор, наливай туда кипяток, капай эвкалипт и дыши, накинув на голову одеяло… Уверен, на тебя никто не подумает. У меня есть алиби – меня видел весь наш курс. А Зоя вообще в больнице.

И, стоило мне только произнести ее имя, как в воздухе словно запахло серой, послышался скрежет отпираемых замков и в квартиру вошла (так неожиданно, на свое имя откликаясь, появляются только ведьмы!) наша Зоя. Она улыбалась и выглядела несколько смущенной и виноватой.

– Ребята, я сбежала из больницы. Я лучше с вами побуду… Не могу больше там. Надоело видеть каждый день больничные

стены. Тем более доктор сам сказал, что для меня нет никакой необходимости находиться там. Да и гемоглобин у меня повысился, я и справку принесла… Еще он сказал, что тебе не стоило так переживать, ты явно перестраховался, когда уложил меня туда…

Она подошла к моему отцу и обняла его, прижалась щекой к его груди. Руки моего отца повисли вдоль тела как плети. Он был потрясен всем, что произошло с ним за последние пару часов. Труп Федора все еще лежал в спальне. И сейчас нужно было сделать все, чтобы не пустить туда Зою.

– Зоя, я убил человека, – вдруг сказал мой отец, и я чуть не рухнул рядом с ним.

Он точно сумасшедший! Если бы вместо Зои в квартиру вошел полицейский, он сказал бы то же самое.

– Не слушай его. У него не все дома, – зачем-то сказал я.

Зоя на моих глазах побелела, словно вся кровь ее от этого известия превратилась в воду. Думаю, и гемоглобин ее в эту минуту опустился до смертельной отметки.

И вдруг – в какую-то минуту – я понял, что ни одна душа во всем мире не будет так скорбеть по моему другу, как Зоя.

– Иди дай ей успокоительное! – крикнул я отцу довольно громко, чтобы привести его в чувство. – Идите оба! На кухню!

Я вращал глазами, пытаясь донести до него свою основную мысль – уведи ее отсюда поскорее и положись на меня.

Он увлек ее за собой, а я, метнувшись в их спальню и заперев дверь на ключ, каким-то невероятно быстрым образом задвинул тяжелое тело моего друга под кровать. Затем, приподняв поочередно ножки кровати, выдернул углы розового персидского ковра, быстро свернул его в рулон и завязал каким-то тонким шелковым пояском. Поднял рулон и поставил его, хотя он успел слегка согнуться пополам, вертикально возле окна, спрятав его за тяжелыми бархатными шторами. Теперь у кровати на паркете осталось большое неровное влажное розоватое пятно успевшей просочиться сквозь ковер крови. Схватив попавшийся мне под руку мужской носок, я вылил на него немного лосьона и протер им пятно. Посчитав это недостаточным, я оторвал клок ваты, которую нашел в хрустальной вазочке на туалетном столике Зои, смочил и его лосьоном и хорошенько протер проблемное место на паркете. Вата приобрела жутковатый красно-оранжевый цвет. Носок и ватку я сунул в карман. Открыл дверь, вышел из спальни.

В кухне мой отец целовал Зою. Когда я вошел, он отстранился от нее. Зоя же, не мигая, смотрела на меня:

– Это правда, Алик, что он застрелил вора?

Мне показалось или нет, но, похоже, она хотела задать мне совершенно другой вопрос: «Правда, Алик, что он убил все-таки не Федора?»

Мне стало жаль ее. Кто, как не она, имел право задать этот вопрос. Тем более что у нее имелись для этого все основания.

15. Зоя

В тот вечер я вернулась поздно. Включила телефон, оказавшись уже возле подъезда, и обнаружила больше тридцати непринятых вызовов. Григорий, вероятно, сходил с ума, не зная, где я и что со мной. Я сказала ему, что потеряла сознание, что не дошла до аптеки, упала где-то неподалеку от нашего дома и меня приютила какая-то женщина, оказавшаяся медицинской сестрой, она предположила, что у меня анемия, потому что я была очень бледной.

Словом, наговорила всякой чепухи и добавила, что эта женщина сделала мне укол, мне уже лучше, просто нужно отлежаться. Я могла бы придумать историю о том, что застряла в пробке, но не была уверена, что Гриша с Аликом не проверяли, стоит ли в гараже моя машина или нет. Скорее всего, проверяли. А так я придумала то, что невозможно было проверить. Было стыдно, и вместе с тем возникло некое странное ощущение, что у меня появилась другая жизнь. Параллельная той, которой я жила. Жизнь, где все по-другому, где не было, быть может, того тепла и комфорта, которыми я так дорожила в доме Григория, но было много безудержного веселья, легкого безумия, головокружительных поцелуев, физической близости с неутомимым юношей – и все это было пропитано запахом костра, подкопченного на огне мяса… Федор не обманул меня, у него в багажнике на самом деле стояла банка с маринованной свининой. Мы жарили шашлык на углях.

– От твоей одежды пахнет дымом, –

сказал мне Григорий, когда я, закутавшись в длинный халат, вышла из ванной комнаты, где тщательно смыла все следы и запахи свидания и обмана. Правильно: дымом пахло от моей куртки, шарфа, свитера, джинсов. Свитер и джинсы я засунула в корзину для грязного белья. А вот куртка осталась висеть в передней на вешалке и распространяла запахи моего блуда по квартире.

– Там где-то во дворе, где я упала, листья жгли, наверное…

Чистая, но с нехорошими мыслями, я легла в постель и закрыла глаза. Я не могла понять – как же случилось, что я изменила Григорию? И в то же самое время все, что было у нас с Федором, мне тогда еще не казалось изменой. Было такое чувство, словно я просто переела шоколада. Но ведь шоколад – это несерьезно, это так, баловство, потворство желанию насладиться сладеньким… Получается, что Федор как бы стал моим куском шоколада. Моей сладостью. Чем-то невероятно приятным, сладким – и несерьезным. Но это было, было, было… И я, лежа под одеялом, не посмела открыть глаза, когда вошел Григорий и присел рядом со мной. В какой-то момент мне даже захотелось все ему рассказать. Как близкому человеку. Поделиться тем, как я провела вечер и с кем. Посоветоваться с ним. Возможно, мое отношение к нему постепенно превратилось в платоническое, дружеское – из-за этой невозможности быть любовниками. Или же оно изначально было таковым. Ведь если бы я желала его – сама, возможно, предприняла бы что-то. Была бы с ним нежнее и терпеливее. Но анализировать, почему все вышло именно так, а не иначе, тогда уже не было никакого смысла.

Федор, конечно, говоря о своей любви, умолял меня бросить Григория, сказал, что он продаст свою квартиру и у нас будут деньги, но я не воспринимала его слова всерьез. Возможно, я так устала скитаться по чужим углам и испытывать всякий раз, перебираясь на новое место, очередное унижение, что сама мысль – бросить Григория и отправиться в новое странствие в поисках идеальной любви – была недопустимой. Но и жить во лжи тоже казалось мне тогда недопустимым. Выход был один – забыть раз и навсегда Федора, сходить в церковь, помолиться и попросить у Бога прощения за совершенный мною грех. Быть может, прочти он тогда в моих глазах признаки измены и проблеск любви к другому мужчине, почувствуй он, что теряет меня, – может, все сложилось бы по-другому. Но он ничего не ощущал, кроме уже привычной нежности и заботы. Он обнял меня, спросил, хорошо ли я себя чувствую, не вызвать ли врача или «Скорую». Сказал, что очень испугался за меня, попросил, чтобы я берегла себя. Он так крепко прижался ко мне – словно сильно замерз и искал тепла, – что я чуть не разревелась. И мне стало так стыдно перед ним за то, что я сделала, что я поклялась себе завтра же утром позвонить Федору и попросить его больше никогда в жизни со мной не видеться.

Но утром, когда я готовила завтрак, он первым позвонил мне и сказал, что всю ночь не спал и думает только обо мне. Прямо сегодня он займется продажей квартиры…

Я слушала, взбивая яйца для омлета, и плакала. Я понимала, что лавина начала свое необратимое движение и вряд ли у меня хватит душевных сил что-то изменить и спасти. В душе моей возникла какая-то легкость, желание изменить свою жизнь, предчувствие любви и счастья. Но, с другой стороны, я не представляла себе, как я брошу Гришу. Помимо страсти и любви, существовали не менее сильные чувства, такие, как привязанность, нежность, благодарность, наконец! Я не представляла, как скажу Грише о том, что у меня появился другой. И тем более я не могу солгать, сказав, что просто ухожу от него – в никуда. Он, и без того страдающий от своего сексуального изъяна, воспримет это как мое желание найти более здорового мужчину. Как будто я не могу обойтись без секса! Хотя на самом деле не встреть я Федора, я бы продолжала спокойно жить рядом с Григорием, особенно не мучаясь. Конечно, первое время мне казалось, что вся проблема – во мне, что я не нравлюсь ему, не возбуждаю его и он испытывает ко мне некую исключительную жалость, и поэтому у него ничего не получается. Или так: я настолько некрасива и непривлекательна, что мужчины в принципе меня не желают. Но страсть Федора пробудила во мне ответную страсть. И теперь меня просто неудержимо влекло к этому парню, и я каждую секунду думала о нем, вспоминала все то, что было там, в лесу, на поляне, на разостланном Федором пледе… Получалось, что и с Федором у меня не было сил расстаться, и Григорию я не могла причинить боль. Оставалось вести двойную жизнь, лгать. Для того чтобы Григорий ни о чем не догадался, мне требовалось вести себя очень осторожно…