Любовница президента, или Дама с Красной площади
Шрифт:
— Поверь, что человек, который хочет с тобой встретиться, стоит того, чтобы стерпеть в тысячу раз большей предосторожностей, чем те, которым подвергают тебя.
У меня пересохло в горле. Я хотел бы взять еще чашку чая, но у стойки, конечно, образовалась длинная очередь.
Катя делает паузу. Дает мне время подумать. Потом продолжает:
— Если я тебя испугала, позабудь обо всем. Если же согласен идти до конца, вот билет в первый ряд на утреннее представление в старом цирке. Вдень в петличку пиджака красный цветок. И жди. Ты получишь сообщение. Это будет последняя ступенька. Все ясно?
Потребовалось еще полчаса, чтобы добраться до Катиного дома — белого панельного куба среди множества других кубов, напоминающих кубики в Детском «строительном конструкторе», в который я любил играть в детстве. Останавливаемся
— Однако мне хотелось бы вновь с тобой увидеться… — говорю я.
— Это уж как захочет судьба.
Она озирается вокруг, но нет ни души.
— Ты уверен, что найдешь дорогу к центру? — спрашивает Катя.
— Никаких проблем.
— Ну, тогда я пошла, — она жмет мне руку, задерживая в своей чуть дольше обычного. Я смотрю ей в глаза, пытаюсь вновь взять ее руку, но она отрицательно качает головой и исчезает.
Однако дороги в центр я не нахожу. Блуждаю по окраине, где нет ни указателей, ни светофоров, ни фонарей. Восемь часов вечера, и на улице уже нет ни одной машины. В какую сторону я бы ни ехал, везде передо мной одно и то же: двадцатиэтажные высотные дома, все одинаковые, дорожная развязка, маленькая площадь, путепровод, еще одна развязка и опять куча унылых домов-кубиков. Неожиданно из-под моста на дороге появляется группка прохожих, мужчин и женщин. Они идут по обочине, в затылок друг другу, дисциплинированно и молча. У каждого большая или маленькая хозяйственная сумка, пластиковый пакет, сумочка или «дипломат». Такое впечатление, что они бредут без цели, сами не зная куда. Но куда же они все-таки направляются? Здесь нет ничего, ни бара, ни магазина, ни закусочной, ни универсама, ни кинотеатра. Ничего. Только изредка остановка автобусная и сотни, тысячи больших жилых домов, разбросанных тут и там, как Бог послал. Притормаживаю, следую за ними, не зная, стоит ли просить помощи у этих бредущих в темноте призрачных фигур. Теперь они пересекают маленькую пустынную площадь. Я оказался среди зомби. Или, возможно, лишь среди осужденных на вечные муки жить на окраине города. На какое-то мгновение я оказываюсь совсем близко к ним, они бросают на меня удивленные взгляды. Или же — враждебные? Жму на акселератор и удираю. Чтобы выбраться оттуда, я потратил два часа и не сумел бы вновь найти туда дорогу.
Старый цирк на Цветном бульваре, рядом с Центральным рынком. На площадке и ступеньках перед цирком толпится народ. Два клоуна ведут по улице верблюда, лошадь, пони, чтобы привлечь зрителей. Это цирк без шатра, без больших автофургонов, клеток. Это постоянный цирк, здесь каждый вечер дают одно и то же представление для зрителей одного и того же города. Зал постепенно заполняется мамами, детьми, целыми маленькими семействами, но также и парочками, солдатами, группами иностранных туристов. Зрители непрерывно снуют туда-сюда по лестницам, ведущим в буфет, где за несколько рублей покупают бутерброды с соленой рыбой и красной икрой: в московских магазинах уже много лет не найти ни того, ни другого.
Никаких хищников, только конные номера, белые лошади с красными султанами, играющие в футбол собачки, медвежонок, который умеет считать и писать на грифельной доске. Я озираюсь: от кого мне придет послание на этот раз?
Справа от меня сидит мальчик-американец со своей гувернанткой, слева — парочка прыщавых русских подростков — паренек и девица, которые не следят за представлением, а все время целуются. Позади — бабушка с внуками: может, это она нагнется ко мне и что-то прошепчет? На арене сейчас очередь фокусника-иллюзиониста. Его партнерша входит в сундучок и исчезает. Затем появляется позади меня, сбегает вниз по ступенькам, делает кульбит через голову и вновь оказывается на арене. Может, она вручит мне записку? Но иллюзионисты убегают под аплодисменты с арены, уступая место двум дюжинам девиц в страусовых перьях, которые пляшут канкан. Они подходят совсем близко к первому ряду: возможно, это будет одна из них? Появляются клоуны с приклеенными носами в ярких разноцветных комбинезонах, в огромных ботинках. Один из них вдруг ломается пополам, превращаясь в двух клоунов — карлика и карлицу, они приводят маленькую собачку — может, она тоже карлик или лилипут? — и гуляют с ней на поводке по барьеру, чтобы дети могли ее погладить. Вот они передо мной, американский мальчишка кидается
В машине читаю:
«Воскресенье, 12 часов, церковь Рождества Богородицы. Отец Серафим.»
И больше ни слова. Я даже не знаю, где находится эта церковь.
В редакции Николай мне объясняет, что эта церковь находится в Переделкино — дачном поселке советских писателей, почти на окраине Москвы. Он проглатывает кусок хлеба и пол-огурца и добавляет, что эта церковь знаменита тем, что в ней находится икона работы Андрея Рублева, и тем, что на кладбище рядом с церковью похоронен Пастернак.
— С чего это ты вдруг заинтересовался?
— Мне про эту церковь говорил один приятель, хочу съездить посмотреть.
— И правильно сделаешь, — отзывается Николай, — это прекрасное место для прогулки.
У этого места было еще одно важное преимущество — Переделкино находится в пятидесятикилометровом радиусе от Москвы. Это то пространство, по которому иностранцы могут передвигаться свободно, не спрашивая разрешения. А если бы пришлось уехать за пятьдесят километров и, например, четыреста метров, то пришлось бы просить разрешения в КГБ, да еще следили бы до самого алтаря.
3. Декабрь
Выехав за город, сразу замечаешь огромное количество одинаковых машин, которые едва тащатся по шоссе и готовы рассыпаться в любую минуту. В Советском Союзе эту модель создали благодаря модели «фиат-124» шестидесятых годов. Но с тех пор Италия такие машины не производит, а Советский Союз выпускает и по сей день, правда, переименовав их в «Жигули». Я ехал в Переделкино на встречу с ней. На таком пустынном шоссе было бы невозможно не заметить, если бы кто-то висел у меня на хвосте, но синдром слежки поражает почти каждого иностранного журналиста, и теперь мне кажется, что им заразился и я. Не могу удержаться, чтобы вновь и вновь не взглянуть в зеркало заднего вида, проверяя, не следует ли случаем за мной неотвязно какая-нибудь машина.
Да глупости, никто за мной не следит. Съезжаю с шоссе, сворачиваю на узкий проселок, тонущий в снегу и грязи. Морозно, воздух чист и прозрачен.
Проезжаю замерзшее озеро. Вот и Переделкино. Сначала настоящая деревня с жалкими избами, сложенными из толстых бревен, перед домом — с маленьким огородиком, на дворе поленницами дров, с лающей вслед моей машине собакой. Чуть подальше — дачи писателей, десятилетиями ищущих здесь покоя и вдохновения и подкармливаемых государством. Вокруг каждой дачи — большой неухоженный сад, в саду — деревянный домик бани, гараж.
Купола церкви появляются за поворотом, позади рощи голых берез. Среди деревьев стоят «жигули», ставлю рядом с ними свою машину и продолжаю путь пешком. Тропинка приводит меня ко входу в церковь. Солнечные лучи ярко освещают заснеженную площадку перед папертью. Внутри церковь маленькая, в ней сыро, темно, освещают ее лишь гроздья свечей, горящих перед иконами православных святых. Скамей здесь нет, все молящиеся стоят, прижавшись друг к другу, словно желая согреться.
Среди нескольких женщин ищу даму по объявлению, но ни одна из них, пожалуй, не соответствует облику таинственного и чарующего персонажа, рожденного моим воображением. В записке лилипутки нет никаких указаний и подробностей. Написано только: «Отец Серафим». Из этого следует, насколько я понимаю, что я должен обратиться к нему. Вероятно, отец Серафим это и есть тот седобородый поп, который читает литургию в притворе позади алтаря. Жду, пока кончится церковная служба. Когда он входит в какую-то дверку, иду следом за ним.