Любовница
Шрифт:
Они сидели на кухне, говорили о саде, но он думал совсем о другом. Он смотрел на неё. В её широко открытые удивленные и настороженные глаза.
Да, она ждала… ей было не всё равно — придёт он в восемь, в одиннадцать или в час ночи. И он всё больше верил, что это не сон и так же будет завтра и послезавтра, и через год. Она будет ждать его, а он — торопиться домой.
Потом, уже после ужина, когда они поднялись в кабинет, Виктор увидел на своём столе букет из осенних листьев в лаконичной низкой квадратной вазе. Рита не любила вычурность, пошлость, кружевные шторы, слоников и салфеточки. Вяземский тоже не любил, но он привык, что всё это есть в доме и теперь только увидел
По сути дела им нравилось одно и то же, иногда они называли это по-разному, но все равно приходили к пониманию того, что хотят видеть красоту именно такой.
Виктор вдохнул слабый аромат осени, который исходил от листьев, запах дождя… и представил, как она гуляла по саду, который ещё не был садом, а скорее лесом и диким берегом, ступала по засыпанным листвой дорожкам, сидела на скамейке, смотрела на море…
Очень далёкое, запрятанное в самую глубину его сердца воспоминание вдруг пришло и Виктор увидел другую осень. Павловск, мокрый парк, черные статуи в Старой Сильвии, пустынные аллеи, жухлые листья под ногами, серое небо…
Его молодость, мечты, надежды остались в той осени. Как быстро проходит жизнь!
Он прогнал воспоминание, обернулся к Рите.
— Ты гуляла?
— Да…
— Я хочу, чтобы ты была здесь счастлива, — вдруг ни к месту сказал он и шагнул к ней. Она молча протянула к нему руки.
Время здесь было другим. Оно не останавливалось, но и не подстёгивало, не толкало в спину — текло неспешно и размеренно. Здесь Виктор позволял себе любое дело отложить на завтра и просто сидеть бесцельно и смотреть в окно на Залив и небо над ним. Вид из окон стал частью его жизни. Вяземский физически чувствовал то необычайное умиротворение, которое обволакивало его в доме на берегу.
Это при том, что Рита могла болтать без умолку, прыгать, смеяться, бегать по комнатам, рассказывать ему о тысяче самых разных вещей. О том, что она хочет купить красные сапоги, и про малыша их городской соседки, который так смешно укладывает спать зайца, и про то что Игорь её зовёт по имени отчеству и это смешно. А ещё она купила платный аккаунт для своего Интернет Журнала, и что у неё есть друзья в сети, с которыми она хочет познакомить Виктора, и про игру, где она станет мастером, но ей надо помогать, а ещё лучше тоже стать игроком и помощником мастера… И опять про дом, про мебель и шторы, про то, где она заказала рабочих, чтобы красить стены, про то, что все вещи надо отнести на чердак, чтобы не заляпать краской, да и вообще держать на чердаке только новое, а не всякое старьё. А старое выкинуть или раздать бомжам. Потом она придумывала невообразимое. Например, что им нужно завести поросят, кур, гусей, собак, кроликов, выстроить птичник и хлев и назвать всё это Ноев Ковчег.
А он слушал её и слушал, и был счастлив тем, что она с ним, что говорит обо всём этом.
Он и сам не знал, чем именно вызвана та радость тихая и нежная, что росла в нём день ото дня, но никогда ещё в своей жизни не был он так спокоен и уверен в завтрашнем дне. Он мог бы горы свернуть ради Риты и у него получилось бы.
Его нисколько не раздражала неразбериха и рабочие в доме, они допоздна задерживались потому, что Маргарита хотела скорее всё устроить, и в этом проявляла завидное упорство.
Он любил её. Любил…
Всем своим существом, сознанием и подсознанием, телом, душой, сердцем. Любил и часто изумлялся новизне этого чувства в себе. Оно не было ни спокойным, ни совершенным, часто причиняло
Виктор страшно раздражался, когда она дерзила ему, или принимала невыносимый тон «бесцельного» спора, как он называл это про себя. Когда на любое «да» она отвечала «нет», а все попытки примирения пресекала насмешкой, сарказмом, или упрёком.
Но над всем этим, над его раздражением и неизбежными сожалениями о зря потраченном времени на споры с ней, над желанием подавить волю Риты грубой мужской силой, расправляла крылья его любовь к этой женщине. И так было всегда, всегда, всегда… в любой день и час он мог остановиться и найти в своём сердце только эту любовь.
Виктор знал, что даже если захочет, не сможет избавиться от этого чувства, вернуться к тому, как он жил до встречи с Ритой. Она перевернула его душу. Да и не только душу. Вяземский не мог припомнить чтобы так страстно вожделел к женщине, даже в дни его юности, желания его были спокойнее.
Сейчас она лежала на нём и спала. Её волосы рассыпались по его груди. И так же как в доме Риты, когда свет от фар проходящих по Фонтанке машин полз по потолку, и шуршание шин по асфальту монотонно разгоняло тишину ночи, так же и здесь мертвенный свет пробивался сквозь жалюзи, полосками ложился на пол и стены, и непрекращающийся шорох и шепот составлял неотъемлемую часть ночных звуков. Но это был лунный свет и дыхание моря, и шум сосен. И ещё было тепло её тела, удары её сердца, которые он чувствовал грудью, и запах её влажных волос. В такие минуты она полностью принадлежала ему, а он ей и спорить было не о чем. Они составляли единое целое с этим светом Луны, полумраком спальни, ночной тишиной и страшной бездной Бытия, которая разверзается над мужчиной и женщиной, когда они соединяют свои тела и души.
В этой близости с Ритой Виктор легко мог закрыться от всех мыслей, он оставлял их там, у черты реального мира, и предавался какому-то особому чувству, похожему на взгляд внутрь себя, и через себя на Мир. Он понимал, что счастлив. Счастье его было странным, каким-то мучительным и тёмным, но это было именно счастье, потому что Виктор владел тем, к чему стремился. У него был дом у моря и Рита. Вместе с тем, в минуты этой невероятной близости с ней, он ощущал холодное дуновение страха. Одну мысль он никак не мог изгнать. Она занозой сидела в его мозгу. Он БОЯЛСЯ потерять Риту, а вместе с ней и этот дом, который без неё стал бы ему не нужен. Боялся, что Рита однажды не захочет мириться и уйдёт после очередной их ссоры, или что ей наскучит жизнь в этом уединении. Нет, на самом деле он боялся, что ей надоест жить с ним.
Виктор знал и не знал её. У каждого из них, до того дня, когда что-то свело их на автобусной остановке у Казанского собора, была своя жизнь. Были у них друзья, близкие, любимые. У Виктора была семья, у Риты — мужчины, один или несколько, Виктор не знал и не спрашивал. Он и так видел, что она хоть и не сломана, но искривлена духовно, испорчена тем, или теми, кто были с ней рядом. Прошлое оставило свои метки, порезы, царапины и шрамы и на них обоих. Если это и удастся исправить, то очень не скоро или совсем никогда.