Любовница
Шрифт:
А вот к дедушкиным стонам Виктор так и не привык.
За железной дорогой начиналось кладбище, там дедушку и похоронили.
В новой квартире он прожил недолго — всего два года и болел…болел… на ноге простреленной в войну, открылась язва, потом развилась гангрена. Ногу ему ампутировали, но это не помогло.
Пулю он получил во время побега воров из камеры предварительного заключения. В тот день было не его дежурство, но он согласился подменить напарника. Виктор узнал это от бабушки, дед сам никогда не рассказывал про этот случай. Про то,
Про болезнь и смерть дедушки Виктор вспоминать не любил, но и от этого воспоминания деваться было некуда.
Резкий запах мазей, повязки, испачканные кровью и гноем, и стоны….
Гангрена началась на большом пальце правой ноги. Сначала была язва и её всё лечили. Вот если бы раньше сделали операцию, то может быть он ещё и пожил бы…
Бабушка не жаловалась, не плакала — она ухаживала за ним.
Когда дедушка умер, она тоже не плакала.
Ни на кладбище, ни дома…
Только один раз, когда пришла из больницы в тот день как его не стало, да и то совсем мало, Виктор заметил, как она вытирала платком глаза. А потом застыла словно камень. Она была очень суровой в горе.
И вот она осталась одна. Жила в Москве, переезжать никак не хотела и только когда заболела, Виктор уговорил маму забрать её в Ленинград. Мама не соглашалась, он настаивал и она послушалась. Врачи говорили, что никак нельзя везти больную — по дороге умрёт. Но бабушка не умерла. Потом, уже в Ленинграде, её положили в железнодорожную больницу с диагнозом — инсульт. Почти год она возвращалась к жизни. Первое время не могла ни говорить, ни двигаться — на лице жили только глаза.
Виктор каждый день ездил в больницу, ухаживал за ней.
Маме было некогда, да и… не хотела она возиться. Отношения у них с бабушкой были сложные. Этого Виктор так и не смог разобрать.
А всё-таки бабушка выкарабкалась и прожила ещё десять лет. Вот только о Москве очень сожалела — квартиру пришлось обменять.
Виктор закончил училище, поступил в ВУЗ, женился.
Ленинград стал Петербургом.
А у Вяземского началась его взрослая жизнь…
В этот последний свой приезд в Москву Вяземский сделал то, что давно уже собирался — нашел место, где жила бабушка.
Но уже не было на Октябрьской улице ни маленького дома с палисадником — его снесли при строительстве нового жилого массива, ни двора, ни лужи…ничего. Только одна из лип чудом уцелела среди каменных многоэтажных коробок.
В Питере от московского сада оставался у Виктора куст жасмина.
Ещё при жизни деда куст перевезли из Москвы и посадили на даче, за эти годы он разросся, а когда Нина с Виктором купили участок, построили новый дом, Виктор забрал жасмин и посадил его под окнами.
Вот и всё, что напоминало Вяземскому о прошлом и людях, которые были для него самыми дорогими.
Почему
Характерный запах угольного дыма на перроне, голос диктора, объявляющего о прибытии и отправлении, лязг колёс, крики носильщиков — всё это вместе стронуло с места его память.
Глава 17
Очнулся он когда услышал женский голос. Приятный, немного простуженный, но всё же бархатистый и певучий.
— Можно я уберу чемодан под ваше сиденье?
Виктор поднял голову и увидел перед собой девушку с тёмно-рыжими волосами. Они были редкого золотистого цвета, как вечернее солнце, не огненно рыжие, а чуть приглушенного оттенка, такие красивые волосы он видел только на картинах Тициана в Дрездене. А глаза у девушки были серо-зелёные, цветом похожие на воду Финского Залива, когда в нём зацветают водоросли.
«Русалочка» — почему-то подумал Вяземский, вспомнив сказку Андерсена — именно такой Виктор и представлял младшую из дочерей Морского Царя. Разве что хвоста не было — вместо него красивые стройные ножки в коричневых осенних туфлях на невысоком каблуке. Девушка была одета в полосатую шерстяную юбку песочно-коричнево-зелёных тонов и вязанную замысловатыми косичками кофту цвета кофе с молоком. Руку этой рыжеволосой русалочки оттягивал здоровый чемодан, ковровая сумка, вероятно, тоже принадлежала девушке и стояла у её ног.
— Моё место номер девять, — сказала она и глазами указала на верхнюю полку над головой Вяземского, — так можно?
— Что? — переспросил Виктор, потому что смысл её предыдущего вопроса ускользнул от него — он слышал только голос.
— Чемодан…убрать его под ваше место, а то он тут полкупе займёт.
— Да, конечно, я помогу вам.
Вяземский с рыжеволосой девушкой были в купе не одни — на противоположной скамье расположились две женщины, скорее всего сёстры. Они уже пристроили свои вещи и теперь, оживлённо болтая и, не обращая никакого внимания на Виктора и девушку с чемоданом, доставали из полиэтиленового пакета и распаковывали свёртки с едой.
На откидном столике у окна уже стояли пластиковые бутылки с пивом и минеральной водой, контейнер с бутербродами. Следом за этим из мешка появилась курица, варёные яйца, огурцы, помидоры и хлеб. От запаха пережаренной курицы, чеснока и селёдки, смешанного с резким запахом духов, шампуня и дезодоранта, волной исходившего от женщин, Вяземскому стало нехорошо.
А девушка с рыжими волосами всё стояла перед ним с чемоданом в руках.
— Извините, — наконец выдавил он, — сейчас, — Виктор думал только о том, как бы поскорее избавиться от этих ужасных кухонно-парфюмерных запахов. — Я лучше подниму ваш чемодан наверх, под сиденье он не влезет, туда мы сумку уберём.