Любовница
Шрифт:
— Да, ладно, пишите. Обещаю не выдавать вас британским властям, — отшутилась Ника.
Она не смущалась, держалась не развязно, но свободно.
«Быть может внешность обманчива и ей побольше лет? Или все толкинисты такие?» — думал Виктор, глядя как Вероника печатает.
Ещё через десять минут ответное письмо было отправлено.
— Вы даже не представляете, как выручили меня, — сказал Виктор, — чем бы я мог отблагодарить вас?
— А вы в Петербурге живёте?
— Да, — ответил Виктор, размышляя о том, что же она может попросить?
— Экскурсией по Петербургу до Васильевского
— По рукам, можно и не только Васильевский, а и другие достопримечательности, но до Питера у нас есть ещё время. А вот, я хотел бы задать Вам ещё несколько вопросов, чтобы иметь представление о том, что же может Вам понравиться в нашей Северной Пальмире.
— Задавайте, — согласилась Ника, — видно уж не судьба мне дочитать эту историю до конца.
— Я про это как раз и спрошу — почему вы читаете в оригинале не Шекспира или Байрона, не Роберта Бернса или Китса на худой конец, а какого-то Толкина?
— А разве Рональд Толкиен не классик?
— По-моему нет, — пренебрежительно хмыкнул Виктор. Он был наслышан в частности и о московских толкинистах, а в сети ради скуки случалось ходил на один сайт, где собирались эти интернет-братья по убеждениям. По правде говоря, они не вызывали у Виктора особой симпатии. В основном, из-за своего самомнения. Когда человек знает не слишком много, но хочет казаться умным, он начинает свои копеечные представления обосновывать дилетантскими теориями, причём с апломбом и высокомерием, без всякого уважения к собеседнику. Толкинисты через одного страдали именно этой болезнью.
— А по-моему да, — сразу приняла позу обороны Ника, не трудно было понять, что ей не в первый раз приходится защищать членов всемирного клана почитателей Толкина.
— Такой же, как Шекспир?
— Не такой же, но всё равно! Никто не может отрицать, что он стал основателем и классиком жанра, который занимает сейчас первое место в мире.
— После любовных романов? — насмешливо прищурился Виктор.
— Да при чём тут романы? — Вероника явно не была намерена шутить. — Если бы вы почитали письма Толкиена, то поняли бы, что он действительно создал мифологию.
Тут уж и Вяземский не стерпел. Он не знал тонкостей внутренней структуры сообщества толкинистов и не мог судить их, но книгу, которую сейчас держала в руках Ника, он читал. Поскольку, некоторые из его студентов были очарованы этим произведением, он счёл необходимым для себя ознакомиться с тем, о чём так много говорят. Потом он долго спорил с ними на тему английской мифологии.
Средневековье было давним и серьёзным увлечением Вяземского. Если бы он мог, то пошел бы после музыкального училища на Истфак в Университет, но сначала его мама была против всего, что не касалось музыки, а потом и жизнь складывалась иначе. Так и стал Виктор сначала музыкантом, потом режиссером, потом экономистом и бизнесменом — круто разворачивала его Судьба.
С историей не вышло, но это не значило, что Виктор отказался от намерения открыть и основательно познать средневековый мир, средневековой Европой интересовался он больше всего, а в частности связями рыцарства и российского воинства, искал общее и различия между военизированным
Он стремился понять далекое таинственное время, которое так часто называют «тёмными веками», и через туманность семи столетий научился различать его яркие, полные жизни краски. Как много мог бы он рассказать этой девочке о настоящей мифологии Англии, но вряд ли она станет его слушать. Она вцепилась в книгу, первое прочтение которой сначала насмешило Виктора, потом вызвало раздражение.
Вяземский считал «Властелина Колец» средней руки плагиатом, в котором средневековые универсалии были перемешаны с языческими представлениями кельтов, пиктов, сарматов, кочевых племён, поклонение Эпоне и шотландские мифы о феях и гномах, пантеон северных богов и многое другое. Вместе с тем, началом этого мира была аллюзия на Библию: и Эру Единый, и валары изрядно смахивали на Бога Отца и его Ангелов, даже падший Ангел нашел своё отражение в мире Толкина. Всё это было не ново. В то время, когда Толкин писал свои книги, его единомышленники создавали свои миры и помещали туда прообразы Создателя и Христа.
Но Толкин, как никто, совместил несовместимое, все смешал и перепутал, сделал эльфов каким-то избранным бессмертным племенем, гоблинов превратил в орков, гномов в мини-викингов, породил таинственное племя хоббитов и при этом утверждал, что он создал мифологию Англии — это было для Вяземского слишком!
Вяземский смотрел на Веронику и не мог понять, как такая умная и здравомыслящая девушка может настолько ошибаться в оценке книги. По неизвестной причине Виктору хотелось, чтобы она разделила его мнение.
— Да нет, же Ника! Не создавал он никакой мифологии. Она была создана задолго до него. Я знаю даже те первоисточники, которыми пользовался ваш Профессор, конечно, он читал их в оригинале на древнеанглийском, а я в переводах, но суть одна, там говорится о первых христианах. Вы бы лучше почитала Кардини о средневековом рыцарстве, там всё расписано про этот мир. В том числе и про то, как всё происходило и как постепенно языческие традиции сменялись христианскими, — в Вяземском заговорил педагог, хоть он и оставил кафедру почти три года назад. — Я достаточно хорошо знаю ирландские и кельтские мифы, средневековую историю Англии и её мифологию, чтобы взять на себя ответственность за свои слова и утверждать: то, что сделал Толкин, приносит вред, а не пользу. А то, что для доказательства своей правоты он апеллировал научными и теологическими категориями, не делает ему чести, как учёному.
— Да как вы можете! — возмущенно воскликнула Вероника.
— Вот представьте себе, могу! Вы хотите доказательств?
— Да! — Она захлопнула книгу и подалась вперёд, её желание убедить Виктора в своей правоте было не меньше чем у него. И непримиримость такая же. — Даже если вы мне докажете, что чёрное в книгах профессора Толкина названо белым, я всё равно не соглашусь, — заявила она.
Они оказались нос к носу, как борцы на изготовке и несколько мгновений сердито смотрели друг на друга. Первым сдался Виктор, он улыбнулся, отодвинулся, сел свободнее, облокотился на стол и на минуту прикрыл глаза ладонью левой руки.