Любовницы

Елинек Эльфрида

Паулиной матери желать больше нечего, поскольку она уже прожила свою жизнь, и ничего особенного из этой жизни не вышло.

И поскольку желать что-либо для себя давным-давно поздно, то она и счастлива без желаний. Мать, счастливая и без желаний, выходит на луг. Она останавливается и прислушивается к себе. Что там внутри? Не звучит ли песня? Не поет ли дрозд? Но слышит она только свою болезнь, рак, который сидит в ней и ест ее тело. Против рака даже алкоголь — слабое противоядие.

Болезнь эта на своем долгом веку видала много чего покрасивее, чем низ этого изношенного тела,

в котором что только не творилось за долгие годы супружеской жизни. О долгих сидениях чуть ли не в крутом кипятке, чтобы вытравить плод, мы уж лучше помолчим.

Там, куда ни разу не заглядывал врач, поселилась эта опасная, смертельная болезнь. Все сложилось так, словно мать всю жизнь копила последние силы, чтобы теперь ее медленно и болезненно убивали, опустошали изнутри.

Для кого же старался отец, опустошая низ ее тела? Для болезни. Болезнь пожинает остатки прошлых урожаев. Мало что, правда, осталось. Мать много чего вычитала об этой коварной болезни из воскресных приложений к газетам, но именно сейчас ее со всей силой охватывает страх. Хотя она читала, что страх только способствует болезни и что надо сохранять душевное равновесие, она охвачена ужасным страхом и теряет всякое равновесие.

Однажды Паула говорит ей, что пойдет к гинекологу, чтобы он выписал ей противозачаточные пилюли, если дело зайдет слишком далеко, чтобы у нее не было слишком много детей.

— Ты, свинья, — заорала мамочка, — разве можно, чтобы чужой мужик в тебе шарил? Пока ты живешь в моем доме, я тебе этого не позволю.

Паула спокойна, ведь ей теперь недолго жить в материнском царстве, скоро у нее будут свои владения.

Однако Эрих пока совершенно ничего не предпринимает.

Швейная мастерская Паулу теперь только нервирует и расстраивает. Любая поездка на учебу отвлекает ее от главного, от Эриха. Паула с трудом дожидается конца занятий и возвращения домой. Жаль, что мы не получим данных о несостоявшемся эксперименте с Паулой. Паула вновь хочет вернуться к частной жизни. До свидания, Паула, встретимся в более уютной, частной обстановке!

Едва вернувшись домой, Паула впрыгивает в свое лучшее красное платье и отправляется по горной улочке наверх, навстречу Эриху. Наверху Паулу ловят, словно бумеранг, не дав даже передохнуть от бега в гору, разворачивают на 180 градусов, дают пинка под зад, и вот бежит себе девушка, но теперь уже навстречу своему дому.

Паула взбегает на гору, там ее разворачивают вокруг оси, и вот она снова бежит вниз, словно красный запрещающий знак. Напрасны старания.

Там наверху заправляют Эрихова мамаша с Эриховой бабкой. По-настоящему всем заправляет Эрихов отчим, единственный мужчина в доме, чиновник на пенсии. Не всякий этим похвастаться может, когда всех призовут на последнюю поверку.

Отчим-астматик вертит обеими дряхлыми бабами так, что приятно смотреть. Приятно для астматика. Для обеих женщин не так приятно, но все же без удовольствия тут не обходится.

Он это делает чиновничьим манером, очень ловко и точно.

Он делает это молча, одним фактом своего существования. Больной пенсионер-астматик сидит в своем углу, как земляная жаба, а женщины несут ему еду, питье и

газету с телевизионной программой. Задыхаясь и жутко хрипя, астматик вздымается над всеми и вся, словно дурной кошмар.

Астматик держит под контролем все, как раньше держал под контролем небольшой, но важный участок государственной железной дороги. Астматик любит рассказывать о тех временах. Все слушают внимательно, боясь лишний раз задремать.

Пока астматик, прерываемый собственными хрипами, расписывает свои невероятные, но правдивые приключения из жизни железнодорожных служащих, мать крутится вокруг него, обихаживает его изнутри и снаружи, трет и чистит перед ним, за ним, над ним и под ним, ну просто любо-дорого смотреть.

Матери-то давным-давно все не любо и не дорого. Матери пришлось дорого заплатить за удовольствие, которое она раньше испытывала, заплатить целой грудой ребятишек.

Правда, когда удовольствие закончилось, пришло долгожданное счастье, может быть, не такое будоражащее, но зато очень прочное — счастье иметь детей.

Астматик нежится от удовольствия, что за ним ухаживают, как за драгоценной птицей.

Астматику хочется, чтобы мать стерла в своей памяти все прежние радости и удовольствия.

Он бы, должно быть, особенно порадовался, если бы матери пришлось ползать по полу на четвереньках и отдирать грязь ногтями. Увы, все те нечистоплотные штучки, которые позволяла себе мать в прошлом, сотрет лишь одна смерть.

Астматик, наслаждающийся уютной атмосферой горной деревушки, очень строго следит, усердно ли хлопочет по дому его жена, в прошлом так часто ходившая кривой дорожкой.

Больные суставы громко скрипят, протестуя против грубого обращения. Все без толку. Кто-то ведь должен делать эту работу, вот мать ее и делает. Благодарность домашних ей при этом сильно помогает.

Благодарность выкручивает для нее мокрую тряпку. Вот радость-то для ревматизма суставов.

Мать похожа на пустую скорлупу или на пустую хозяйственную кошелку, из которой все давно уже вывалилось. На кошелку, давно и во многих местах прохудившуюся.

А Паула в это время поспешает в гору.

Когда мимо их дома проезжает, сигналя, почтовый фургон, для Эриховой мамаши это сигнал к тому, что Паула снова вернулась с работы.

Мамаша там, наверху, уже ждет, уже начеку.

Ага, вот сейчас Паула натягивает на себя чистое бельишко, а сейчас расчесывает свои жиденькие тусклые волосенки, теперь берет губную помаду, теперь — туфельки из кожзаменителя, дешевенькие, но красивые. А теперь она берет белую сумочку, подходящую к туфлям по цвету.

А теперь — вперед, к Эриху!

И мамаша тоже потихоньку движется вперед, без всякой спешки, сегодня она себя покажет.

Вот Паула появилась из-за поворота, ожесточенно и упрямо бьется о старуху, как о каменную стенку. «Ишь ты, если к мужику бежит, так откуда и прыть берется, а если на работу идет, то ведь плетется нога за ногу», — злобно и с горечью говорит про себя Эрихова мамаша.

Паула бьется о преграду, образуемую Эриховой мамашей, как птица об оконное стекло, как о бетонную стенку. Результат всегда один и тот же — дальше ей не пройти.