Любовник богини
Шрифт:
Бред, конечно. Опять те же причуды другой страны, чужеземщины…
Он смотрел на нарядные стены, изучал башни, подъемный мост. Конечно, слишком далеко, не разглядеть толком. Зато он мог бы поклясться, что пышная кавалькада не выезжала из этих ворот, а значит, магараджа во дворце.
«Ладно. Отдайте мне жену — и я оставлю вас в покое, — мысленно посулил Василий кому-то, будто откупался. — Ей-богу, клянусь Святым господом нашим и… чем хотите, хоть Шивой, хоть всеми вашими Брамами, вместе взятыми, — уйду. Оставайтесь с англичанами, возитесь с ними, играйте! Только они вам еще накрутят хвоста — они ведь такие же
Как стемнело, он снова пустился в путь. Луна шла где-то рядом, за горами, однако Василий приказал себе не думать о том, что она скоро выглянет. Тем более что вполне хватало ясного звездного света, чтобы убедиться: мост поднят. Ну разумеется! Что же, ты полагал, подойдешь к воротам, загрохочешь кулачищами, будто Иван-царевич, добравшийся до Кащеева замка: «А ну, отдавай мою ненаглядную, а коли нет, мой меч — твоя голова с плеч!»?
Куда там! Прилетит копье из тьмы — тут и поляжешь, и Варенька даже не узнает, что ты был здесь, звал…
Нет, путь один — тайный. Если изловчиться перебраться через ров, дальше будет проще.
Он стоял в тени пальмы, прислонясь к ее стволу, и от всей души надеялся, что если кто-то увидит его с крепостной стены, то примет за шального демона — или лесного разбойника, который стоит здесь от нечего делать, желая насладиться очаровательными часами ясной ночи.
В том-то и беда, что ночь ясная и вокруг нее, в прошлое и будущее, — череда таких же ясных ночей. Сейчас бы тот ливень, что обрушился под Малоярославцем… тогда они подкрались к мусью, словно небо их извергло вместе со струями дождя, громом и молнией! Показалось даже, что фортуна уже повернулась к русским лицом, — однако это лишь показалось. Потом они отходили до самой Москвы, и тоскливое предчувствие поражения смотрело им в лицо с небес очами солнечными, лунными, звездными…
Нет. Не думать о неудаче! Думать о победе — и как се взять, эту победу.
Темная вода ниже краев рва лежала неподвижно. Кажется, что-то маслянисто поблескивало на отлогом противоположном берегу, а может быть, и нет. Не стоило думать о жутких обитателях рва, и Василий осторожно пошел по берегу, ведя взором по краю стены, пытаясь отыскать место, где она окажется пониже, а берег — повыше. Он дошел почти до обрыва, за которым сразу начинались джунгли, когда увидел заметный спуск.
Кивнул удовлетворенно: это было то, что он искал!
Когда они с Варенькой шли в сад… нет, правильнее будет сказать, когда их конвоировали в сад смотреть розу роз, он почти неосознанно запомнил это место: стена понижается, а ров как бы чуть уже. Сейчас ему не казалось, что расстояние значительно меньше, но все равно — цепи должно хватить.
Эту цепь не иначе оставили в арсенале Мертвого города добрые боги, благосклонные к безумцам — даже пришлым из России. Там было много таких гремящих проржавевших клубков: в основном цепи для слонов, тяжеленные и оттого бесполезные. Эту он нашел уже ночью, отчаявшись и решив, что придется срезать лианы.
Лианы, да… а он все-таки потяжелее обезьянок, да еще со всех сторон обвешан оружием. Но эта цепь выдержит его тяжесть — роскошная, легкая, великолепная цепь, выкованная, чудилось, из единого куска металла, потому что скрепленья звеньев на ней были почти неразличимы.
Вся разница между этими храбрецами и Василием состояла в том, что для них цепь была подъемным вертикальным мостом — а ему нужен навесной горизонтальный. Поэтому он заставил себя не думать о том, насколько крепки звенья цепи, а весь сосредоточился на ее длине.
Около пятнадцати аршин — чертовская была тяжесть!
Должно хватить.
Он стал под пальму, прижался к стволу. Сложил цепь у ног бухтой, как лодочную веревку. Грохот, конечно, стоял… или ему казалось? Ну, теперь уж отступать некуда. Взялся за край с когтями, раскрутил — бросил цепь сильно вперед и вверх.
Когти страшно, чудовищно, будто железная лапа ракшаса, вытянутая из ночи, просвистели, процарапали тьму и с глухим, скрежещущим ударом зацепились за край стены.
«Сейчас набегут!» — подумал Василий с замиранием сердца. Однако в крепости по-прежнему царила тишина.
«Напились все, что ли? — усмехнулся мрачно. — Ну, я васпохмелю!»
Цепи только-только хватило, чтобы захлестнуть ее вокруг ствола пальмы. Сноровисто действуя табаром, он забил секиру с двойным лезвием в ствол: теперь цепь не сползет, не ослабеет даже под той мощной тяжестью, которую ей предстоит выдержать.
Ему казалось, что он хоронит боевых друзей, когда отложил в сторону некоторое количество своего арсенала. В первую очередь расстался со щитом. Хорошая штука, и спину ему в пути верно защищала, однако это оружие для обороны — Василий же собирался нападать.
Ничего, правую руку ему закроет латунная рукавица, а левую… как-нибудь, ладно.
Защелкнул пояс с огромной пряжкой и гибкой стальной петлей. А может быть, эти неведомые воины — ну, кто сложил в подвале оружие, — каким-то образом знали, что именно может понадобиться для штурма крепости Такура одному сумасшедшему русскому… который еще и на свет не родился, когда его уже ожидал сей отменный боеприпас? Ну, коли так, спаси вас бог, братушки!
С силой потянул петлю, потом опробовал ее, поджав ноги и повиснув всей тяжестью, — вроде держится, нигде не скрипит, слабины не дает. Подошел к краю обрыва — и, перекрестившись, с тихим шепотом:
— Господи, спаси и сохрани! — шагнул во тьму, мелко и быстро перебирая в воздухе ногами, а руками перехватывая цепь.
На спине у него столько всего оставалось навьючено, что нечего было и пытаться закинуть ноги на цепь и перебираться на всех четырех конечностях, подобно тому, как ленивец перебирается по длинной ветке. Хорошенькое для него обозначение, особенно сегодня, после такого марш-броска… Нет, он не ленивец, хотя, может быть, такой же глупец, как этот вечно полусонный зверек. Надо надеяться, что там не навострены стрелы, за зубцами стены: мишень он сейчас — лучше не надо, и, если в него выпустит хотя бы по две-три стрелы каждый лучник, к утру Василий сделается похожим на огромного ежа, висящего над пропастью. Или сердитого дикобраза. Мертвого, но сердитого…