Любовник Большой Медведицы
Шрифт:
— Что сказать хочешь? — спрашиваю у Лорда.
— Феля про тебя спрашивала.
Я аж онемел на минуту. Хорошо хоть в сумраке лица моего не видели. Спрашиваю, стараясь, чтоб равнодушно звучало:
— И что ей интересно?
— Она слыхала, ты когда-то у костела с Альфредом из-за нее поссорился. И что второй раз, когда подстрелил, — тоже из-за нее. Что он про нее сказал гадость, а ты в него выстрелил.
— …Про первый случай ты и так знаешь. А когда Алинчуки ночью ко мне прицепились, то Альфред и про нее,
— Так сама Феля и просила меня узнать, не говорил ли о ней чего Альфред?
Я молчал, не решаясь.
— Ты говори, — подбодрил Лорд. — Феля — такая баба, которой все рассказать можно. Ей нужно. Может, Сашке расскажет.
— Добре, — и я передал в точности Альфредовы слова.
— Это ей и скажу.
— Лучше не надо. Только разозлится, что из-за меня про нее несут такое.
— Ты за нее не переживай. Она никаких сплетен не боится. Она сама рассудить хочет и правду знать.
Когда Лорд собрался уходить, я спросил его:
— Ты к Феле сейчас?
— Так. Может, передать ей чего хочешь?
— Не… ничего.
— До свидания!
— Счастливо!
Потом мы со Щуром долго еще лежали на кладбище. Он мне рассказывал про последние события на границе, про местечковые новости, про то, что у хлопцев нового. Проводил меня до сарая и пошел в местечко.
Той ночью долго не мог заснуть. Все про Фелю думал. Назавтра, как только смерклось, Щур пришел снова. Веселый был, все время мне подмигивал заговорщицки и улыбался.
— Сейчас пойдем в одно место! Собирайся быстрей!
— Куда? Что такое?
— Увидишь…
— Кого? Что?
— Какой ты, однако… Потерпи. Не обидишься, это точно. Шел торопливо рядом с приятелем и все думал: что же такое? Перелезли мы через ограду в огород, подошли к дому какому-то. И вот, стоим на пороге длинной избы со стенами, выбеленными известкой.
Увидел я в избе сидящих за столом Сашку с Живицей.
— А, вот он! — сказал Сашка.
— Он, — подтвердил Щур.
Подошел я к ним, пожал им руки.
— Садись! — предложил Сашка. — Поговорим малость. Сел я за стол.
— Добре ты его отрихтовал, — заметил Сашка. — На ять.
— Пришлось… Полез ко мне.
— Ну и лады, раз пришлось, так пришлось!
Сашка наполнил до половины четыре стакана водкой, кивнул нам.
— Ну, приняли!
Мы выпили залпом.
— Теперь туго тебе, а? Прячешься? — спросил Сашка.
— Так, прячусь. Но живу как-никак, на работу хожу. Он мне помогает, — киваю в сторону Щура. — Если б не он, так и не знаю, чтоб со мной стало.
Сашка хлопнул Щура по плечу.
— А с кем фартуешь? — спросил меня. — С Юрлиным?
— Не… с «дикими».
Живица расхохотался.
— С «дикими»?! — изумился Сашка.
— Так. А что поделаешь? Другие боятся.
Сашка задумался. Долго смотрел в угол. Вдруг на лбу его обозначилась длинная алая морщинка — как у Фели. Смотрю на него, взволнованный, и молчу. И все молчат. Сашка закусил губу нижнюю и смотрит то на меня, то на Щура, то на Живицу, который пальцами хлебный мякиш мнет.
Наконец Сашка смотрит мне в глаза и говорит:
— Завтра пойдешь со мной на работу!
Не задумываясь, радостно отвечаю:
— С удовольствием!
Вижу Щурову улыбку. Сашка поворачивается к Живице:
— Подойдет он нам? А?
— Подойдет, — подтверждает Живица, кивая.
— Тогда дай пять!
Сашка стискивает мою ладонь. И Живица за ним, только жмет чуть-чуть. Если б он сильно сдавил, так и пальцы бы мне поломать мог. Сашка снова наливает водку и объявляет:
— Ну, тогда за удачу! Давай!
Выпиваем.
Смотрю на Сашкино лицо. Гладкое оно, чистое. Пропала морщинка. Заглядываю в глаза друзьям радостно. Так мне легко и весело! И снова слышу Сашкин голос:
— Ну, хлопцы, еще по одной!
11
Едем на запад. Кони мчат наперегонки с ветром. Везет нас Янкель Парх. Местечковые жиды называют его «мишугене» — безумцем. Любит он скачку, любит риск, авантюры, а больше всего любит Сашку. Обожает его за смелость, щедрость, за широкую душу. Часто работает с Сашкой.
Янкель Парх — заядлый пьяница. Не раз по пьяни загонял, калечил коней. Пару раз ему коней покупал кагал. Но когда Янкель перестал фурманить, а начал ездить с контрабандистами на фарт, кагал махнул на него рукой. Теперь ездил Янкель на паре отличных вороных коней, молодых, сильных, выносливых.
Возок нагружен товаром, на товар сверху навалена целая копна сена. Я сижу рядом с Живицей, Сашка лежит посреди воза, завернувшись в длинный кожух. Дремлет. Живица молчит. Мне аж дух захватывает от быстрой езды. Радуюсь, думая, какая работа будет вместе с Сашкой и Живицей, да и не меньше от того, что, наконец, перемена такая в моей жизни.
Вечер теплый, ароматный. На западе выбирается из-за леса ночь. Встает над землей, понурая, огромная. Обоими руками тянет натужно в гору черное покрывало, тяжелое, холодное. А потом, невидимая, укутанная в черноту, шепчет долго-долго.
— Но, детки, но! — понукает коней Парх, и мы мчимся дальше, в ночь.
Сворачиваем на юг. Глаза привыкли к сумраку, лучше различают все вокруг. Думается мне о разном: о границе, о контрабандистах, о Лорде, о Щуре, о Комете. Про чрезвычайку думаю, про ДОПР. Про Леню вспоминаю, про Бельку, про Фелю. Считаю, в скольких группах доводилось фартовать: впервые — с Юзефом Трофидой, потом Мамут, Юрлин, дальше — с «дикими», а вот теперь с Сашкой.