Любовник Большой Медведицы
Шрифт:
Шли трудно. Ливень превратил поля в болото. Мы с трудом выдирали ноги из грязи. Наконец, добрались до лесу. Идти стало легче, хотя и хуже видно, темно. Свет луны чуть продирается между ветвями.
Почти каждый раз идем мы за границу новой дорогой. Направление всегда одно и то же, но идем так, чтобы всякий раз пересекать границу в новом месте. Сашка всегда считает: раз следы оставляем, погранцы могут устроить нам засаду, ожидая, что когда-нибудь мы пойдем по одной из знакомых, нахоженных троп. Но у нас их нет. Мы всякий раз идем по-новому. Только
Идти было скверно. Сашка это предвидел, потому и вышли так рано.
Ноги в болоте вязнут почти по колено. Где несколько дней назад были лужи, теперь — озера. Где ручьи — там ревущие потоки, где были речушки — теперь полноводные реки. Острый, холодный ветер бьет в глаза, мешает дышать. А хуже всего — луна. Так ярко светит, будто с погранцами сговорилась. Прожектором сияет, мы как на ладони, и видно нас издалека.
Долго стоим на краю леса. Перед нами широкий открытый простор, посреди него — граница. Заходим в болото. Прыгаем с кочки на кочку, потихоньку продвигаемся вперед.
Я по пояс мокрый и грязный, но мне жарко: разогрелся ходьбой. Наконец, перебираемся через границу и спешим вперед. Сашка идет быстрее и быстрее, едва поспеваю за ним. Меня это удивляет, но не оглядываюсь по сторонам, спешу за Живицей. А позади — «бах» из карабина!
Кажется, где-то очень далеко, сильный западный ветер относит звук прочь. Может, и кричат, как обычно: «Стой! Стой!», но голосов не слышно.
Около нас все чаще свистят пули. Оглядываюсь: метрах в двухстах за нами бегут люди. С десяток их, рассыпались цепью. «Откуда их столько?» — удивляюсь, поспевая за коллегами.
Ситуация не ахти. Удрать не удастся. До ближайшего леса на востоке — километров пять. Ближе — рощицы, кусты, но в них от погони не укроешься.
Сашка сворачивает на юго-восток. Почти бежим уже. Выстрелы один за другим. К счастью, не попадают. Добрались до густого лозняка. Останавливаемся. Сашка велит:
— Подпустить ближе и валить!
Ждем, встав на колени, укрытые густыми зарослями. У меня наготове парабеллум, запасные магазины к нему.
Преследователи все ближе. Отчетливо различаю серые силуэты, придвигающиеся все ближе. Полы длинных плащей сунуты за пояса, чтобы не мешали бежать. В лунном свете блестит оружие.
Слышу зычный голос, выкрикивающий раздельно, по слогам:
— Цепь-ю за-хо-ди спра-ва!
Думаю: вспугнуть хотят, в болото выгнать. Гляжу вперед внимательно.
Серые уже шагах в пятидесяти. Близко совсем. Чего ж Сашка не стреляет? Гляжу на него. Он опер длинный ствол парабеллума о левую руку. Вправо целится. Смотрю на Живицу. Тот целит в центр цепи. Я тогда выцеливаю солдата на левом крыле.
А серая цепь будто плывет навстречу в море лунного света.
Вдруг справа — выстрел. Это Сашка. И я, тщательно целясь, принимаюсь стрелять. Выпускаю десяток пуль, вбиваю в ручку новый магазин. Сашка с Живицей палят непрестанно. Цепь рвется, встает. Издали гремит:
— Ложись!
Серые силуэты пропадают.
Как привидения, шаг за шагом продвигаемся в сумрачном море лунного света. Звуки выстрелов все дальше.
Наверняка не решатся за нами. Убедились охотники, что этого зверя загнать нелегко.
Бредем дальше. Земля гнется под ногами, из-под ног сочится вода. Удаляемся друг от друга, чтобы не прорвать пружинистой прослойки мха и водорослей, закрывающей вязкую топь.
Через два часа выбираемся на твердую землю. Рядом — черная стена леса. Сашка, сверкая глазами, показывает рукой назад, на пройденное болото.
— Пусть попробуют!
— Я б не советовал, — говорит Живица.
Идем дальше и вскоре скрываемся в лесном сумраке. Там нас и черт не остановит.
Так перенесли мы двенадцатую партию товара. Вечером Сашка дал мне за последние три ходки сто пятьдесят долларов. Много. Но ведь и носил я по семьдесят фунтов. Теперь у меня было четыреста двадцать пять долларов — целый капитал, заработанный без агранды.
Я заметил, что за год и три месяца моей жизни на границе очень окреп физически. Легче мне было таскать семидесятифунтовую носку, чем когда-то тридцатифунтовую. По труднейшим дорогам ходил, будто на прогулку в знакомом парке.
Пока ходили, много у нас было разных приключений и происшествий, но тут о них писать не буду, чтобы не удлинять рассказ без меры.
Когда в последний раз возвращались из-за границы, Сашка повел новой, кружной дорогой. Далеко обошли место, где случилась перестрелка с погранцами. Пришлось лишние километры намотать, но хорошие, по нормальной земле. Не болото, леса большие. Но, возвращаясь, наткнулись в лесу на караулку погранцов.
Сашка прокрался, мы — за ним. Оружие наизготовку.
Он стал у освещенного окна, мы — рядом. Заглянули, увидели большую комнату. В глубине ее — помост, там лежат несколько красноармейцев. Спят, наверное. У окна — стол, на нем бумаги, горит большая лампа.
Посреди комнаты стоял высокий щуплый красноармеец и рассказывал что-то сидящим на лавках у стен товарищам, оживленно размахивая руками. Мы видели радостные лица, горящие интересом глаза. Вдруг все разом захохотали.
Вдруг заметил, что Сашка поднимает парабеллум. Сперва подумал: хочет через окно в солдат стрелять, но понял: в лампу целит.
Красноармеец рассказывает, гримасничает, кривится, махает руками. Шагает вперед и говорит так громко, что я слова различаю.
И — новый взрыв смеха, еще сильнее. В ту же минуту Сашка стреляет. Грохот, треск, звон стекла, в избе темень.
В избе — гробовое молчание. Наконец, доносятся перепуганные голоса, вскрики.
— Что за черт?
— Какой мерзавец лампу разбил?
Слышим шаги. Наконец, зажигается фонарь.
— Это выстрелил кто-то!
Не торопясь, отходим вглубь леса. Сашка улыбается.