Люди, горы, небо
Шрифт:
Но он успокоился. На лавочке с Люсей толковал отец, что-то доказывал вполголоса, даже шепотом, а она отвечала односложно и не очень уверенно:
– Нет… нет, папа… он не согласится. Ты не знаешь его… Ну и что – инвалид? Нет, нет, ты не знаешь его…
Отец слегка осердился, голос у него набряк хрипотцой. Слышно было все равно чуть-чуть – Игорь понял только, что он предлагает ему остаться, не уезжать ни в какую эвакуацию, работа-де и при немцах будет, да не звери же они, в самом деле, мало-помалу жизнь утрясется.
Игорь
Вернулся Игорь в комнату, сел на кровать.
Вскоре и Люся зашла, ступая по-кошачьи неслышно, – свежая, пахнущая теплом летнего вечера, чуточку пылью, чуточку духами и еле уловимо стерильностью бинтов: работала при госпитале сестрой-хозяйкой.
– О чем вы там бормотали с отцом? – как можно равнодушней спросил Игорь.
– Да так, насчет младшей сестренки, как с ней быть теперь, – беспечно солгала она. – При немцах школ, видно, на первых порах не будет.
– А на вторых порах, думаешь, откроются? – Он зло смял и растер в пепельнице окурок. – Ну ладно. Все это ерунда. Не о том вы толковали. Во всяком случае, не только о том.
– Ты подслушивал?
– Ну, если тебе нравится именно такое определение, то да, подслушивал.
Она стояла рядом с кроватью, не рискуя присесть.
– Это низко.
– Люся, сейчас ни к чему судачить о нравственной стороне моего поступка. Меня интересует, как ты сама относишься к предложению отца?
– В общем положительно. – Она в замешательстве кашлянула. – Накурил ты, дай я форточку открою… Я… кхм… видишь ли, я считаю, что так будет лучше. Для нас всех лучше.
– А для страны? А для фронта?
– Брось, Игорек. Ты же знаешь лучше меня, что в армию тебя не возьмут. Твои попытки успеха не имели. Ответ был всегда один и тот же.
Он дотянулся до гимнастерки на табурете (носил еще военную форму, только без знаков различия), извлек из кармашка вчетверо сложенный листок.
– Нет, не всегда один и тот же, – сказал он уже грозно. – Включи свет и можешь прочитать. Да я и так тебе скажу, что там написано. С завтрашнего дня я лейтенант Красной Армии. Точнее даже – Красного флота. На корабле не особенно важно, насколько у меня одна нога короче другой.
Она с усилием подняла руку и расстегнула воротник блузки.
– Ладно, ладно, – сказал он, недовольно отодвигаясь, давая ей место присесть рядом. – Не понимаю, на что ты могла еще рассчитывать.
Она молчала.
– Советую и тебе подумать, как дальше жить. Самое время. Я еще могу понять отца. Но ведь у тебя своя голова на плечах, не маленькая же ты.
Люся молчала, всхлипывая в темноте.
Игорь даже не запомнил толком, как они расставались. Кисло расставались. Он был обозлен, она – меньше всего расположена к объяснениям. Плакала только да сморкалась в кружевной платочек. Вид у нее был подавленный. Такой жена и запомнилась Игорю.
Он работал в органах – оперативным уполномоченным Особого отдела на эсминце, вскоре разбомбленном прямо у пирса. Потом его перевели на берег – в батальон аэродромного обслуживания. Кроме борьбы с диверсантами и шпионами, ему вменялось также заботиться о моральной чистоте личного состава. Возможно, понимал он эту задачу по молодости и неопытности упрощенно. Скажем, ходила к командиру из города посторонняя женщина – он считал своим долгом пресечь подобные хождения. Хорош примерчик! А если ко всем в батальон начнут ходить разные такие прелестницы?
Однажды, узнав, что у командира опять та самая, причем дело уже к ночи, он постучал к нему.
– Кто?
– Шумейко. Откройте.
Непродолжительное молчание.
– Слушай, старшой. Не открою. Иди-ка ты своей дорогой!
– У вас женщина.
– Ну и что, тебе завидно?
– Это мы потом разберемся, завидно или нет. Если вы не откроете, я поставлю у двери охрану, тогда уж пеняйте на себя.
Скрипнула койка, а может, стул, и на пороге показался капитан, командир БАО, красный и раздосадованный. Воротник расстегнут, «шпала» в петлице скособочилась… Без ремня…
– Ну заходи, раз так строго…
Потом они все трое сидели за столом, изрядно смущенные: женщина, еще совсем молодая, но какого-то монашеского облика, в черном платье, комбат, который злился, что его подозревают бог знает в чем, и Шумейко. Говорить им было не о чем, разве что вопросы разные – кто, да откуда, да каким ветром сюда?..
Комбат шепнул, уставившись глазами в пол:
– Ну чего пристал в конце концов? Если контру во мне видишь, так арестуй, раз у Тебя такие полномочия.
– Контры не вижу, – суровея, сказал Шумейко. – Советовал бы только строже себя держать. Что за вид у вас, капитан? Взгляните на себя в зеркало!
– А, брось! – поморщился комбат. – Я у себя дома. Ты хоть спросил бы, кто эта женщина.
– А разве она мне уже не ответила?
– Э!
– взмахнул капитан руками и еще более понизил голос: – Она вдова… Ее муж крупный командир… ну знаешь, с этого… ну вот с крейсера, который потопили. Он утонул вместе с кораблем.
Комбат почему-то остерегался даже название крейсера вслух произнести, а между тем то был прославленный (правда, больше в мирное время) корабль.