Люди греха и удерживающие
Шрифт:
Однажды на глаза мне попалась повесть американской писательницы, известного американского борца против расового угнетения Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». Страстный рассказ о несправедливом преследовании людей иной расы и борьбе с этой несправедливостью увлек меня, и я перечитал книжку несколько раз. Наверное, поэтому, став взрослым, я столь остро воспринимал установившийся в независимой Латвии режим этнического, а правильнее, по-научному, расового угнетения русских.
Родители заставляли меня ложиться спать ровно в 10 часов вечера, но я, уже лежа в кровати, продолжал читать допоздна при свете ночничка, а то и тайно, с фонариком под одеялом.
В пятом классе я с большим интересом читал уже «Тараса Бульбу» Н. Гоголя, «Севастопольские рассказы» Л. Толстого и «Евгения Онегина» А. Пушкина, которые изучались в школе позже. Это позволило избежать отвращения, которое часто возникает
Читая произведения классиков русской литературы, я стал обращать внимание не только на туго закрученный сюжет и лихих героев, но и на выразительные средства, которые использовали авторы, а самое главное – на мотивацию действующих лиц. Тараса Бульбу из одноименной повести Гоголя, которого сожгли поляки, было безумно жалко и очень хотелось завершить начатое им дело освобождения «наших» на Украине.
«Нашими», как я теперь могу внятно сформулировать, были все этносы, которые входили в состав окружавшей меня в детстве советской нации. «Наши» не делились на русских, малороссов, белорусов, поляков, евреев. Сам я полностью чувствовал себя советским человеком, хотя по крови был наполовину русский, на четверть поляк и на четверть малоросс.
Интерес к теме защиты «наших» вызывали и романы «Иван III» Валерия Язвицкого, «Петр Первый» Алексея Толстого, «Война и мир» Льва Толстого.
Тема «наших» героев была центральной в гениальном фильме Сергея Эйзенштейна «Александр Невский» с Николаем Черкасовым в главной роли. Этот фильм я посмотрел в детстве дюжину раз. В то время было снято и множество других художественных фильмов патриотического содержания. Однако по сравнению с «Александром Невским» все они были значительно слабее.
Для художественных фильмов в советское время писалась оригинальная музыка, для этого приглашались лучшие композиторские силы. В
«Александре Невском», например, звучала музыка Сергея Прокофьева. Серьезный композитор Дмитрий Шостакович написал для кино такие «легкие» песни, как «Крутится, вертится шар голубой», «Родина слышит, родина знает, где в облаках ее сын пролетает».
Наверное, многие уже подзабыли, но в годы нашего детства над кроватями вешали коврики для создания в комнате уюта. Я засыпал, глядя на простенький коврик с копией картины Виктора Васнецова «Иван-царевич на Сером Волке». Это, где Иван-царевич едет на волшебном друге Сером Волке и прижимает к себе Елену Прекрасную.
Коврику на стене соответствовала запомнившаяся мне колыбельная:
Баю-баюшки, баю,Не ложися на краю,С краю свалишься,Напугаешься,Придет серенький волчок,И ухватит за бочок,И утащит во лесок,За ракитовый кусток.Волка из песни я ничуть не боялся, поскольку знал, что он был добрым волшебным другом. В окружении героев русских сказок и звуков русских песен я чувствовал себя в полной безопасности. Это вам не злобный Микки Маус, постоянно издевающийся над милым котом. Он и песню поет соответствующую: «Тип том тип топ тип тиби тип топ вот наш торжественный уход большой привееет вам мики шлллёёёт "тоесть меня" ведь мышыный клууб вааас ждёёёёт» (орфография сохранена). В окружении персонажей такого типа даже взрослый сможет спать спокойно только с большим кухонным ножом под подушкой.
Калим-бам-ба и прочие «слоны»
Майк Ворралл. «Прыгающие через время»
Родители опасались моего чрезмерного увлечения миром книжных фантазий и после выполнения школьных домашних заданий насильно гнали гулять во двор. Во дворе нашими любимыми играми были ныне уже всеми забытые «слон», «казаки-разбойники», «классы», «калим-бам-ба».
Последняя игра заключалась в том, что из мальчишек и девчонок составлялись две команды, члены каждой брались за руки и выстраивались в цепочку на некотором расстоянии друг от друга. По очереди вызывались члены команды противника,
В «слона» играли только мальчишки. Участники игры делились на две равные команды. Члены первой команды выстраивалась в колонну, и наклонялись корпусом горизонтально. Каждый брал голову стоящего за ним игрока под мышку левой рукой и обнимал правой рукой за талию впереди стоящего игрока. Таким образом, из 10–12 человек выстраивалась своеобразная живая колбаса, которая и называлась «слон». Все игроки второй команды по очереди должны были с разбегу заскочить на «слона» и удержаться на нем. Ползать по спинам соперников не дозволялось. Кто не смог вскочить сверху сразу – выбывал из игры.
Затем «слон» должен был провезти оседлавших его «наездников» заранее отмеренное расстояние, метров двадцать-тридцать. Было это весьма непросто, поскольку на одного человека сверху могли навалиться пять-шесть «наездников». Не смог «слон» довезти всех «наездников» до заветного рубежа, упал – подставляй спину заново. Довез – получай возможность прокатиться на чужой спине.
Эти и другие наши игры развивали подвижность, силу, ловкость, были веселыми и совсем не агрессивными.
Когда во дворе собиралось с десяток человек, играли дотемна в футбол. Игровое поле чертили на земле каблуком, ворота сооружали из валявшихся рядом палок, тщательно вымеривая расстояние между импровизированными штангами подошвами грубых черных ботинок. Ботинки эти были отечественного производства, совсем не поддавались износу и передавались в семье по наследству из поколения в поколение. Еще не поддававшимися износу были штаны из так называемой «чертовой кожи». Их носили все уважающие себя мальчишки. К штанам из «чертовой кожи» полагалось носить либо пестрые байковые рубахи, как у настоящих ковбоев, либо трикотажные майки черного цвета – майки других цветов советская легкая промышленность, похоже, не выпускала. По верхней одежде игроки делились на команды. Команда «ковбоев» играла с обнаженным торсом, чтобы не запачкать свои пестрые рубашки. Вторая команда играла в футбол в черных майках, поскольку на них налепившаяся во время падений на землю грязь была малозаметна.
Мяч, которым играли в футбол, обычно был резиновым. Только когда выходил гулять живший в находившемся неподалеку от военного городка частном доме Толик, играли привезенным ему из Германии отцом-моряком кожаным мячом с резиновой камерой внутри. Насоса обычно не было, и мы регулярно поддували почему-то вечно спускавшуюся камеру мяча ртом. При этом один дул из всех сил в сосок камеры, а другой прижимал ему ладонями уши. Считалось, что так можно было уберечь от разрыва барабанные перепонки при надувании камеры. Потом мяч зашнуровывали кожаным шнурком с помощью согнутой петлей проволоки. Проволоку обычно искали поблизости от импровизированного футбольного поля и почему-то всегда находили.
Девчонок играть в футбол не брали, хотя многие из них били по мячу во время других дворовых игр не хуже парней.
А девчонки не брали нас прыгать через длинную толстую веревку, которую крутили двое. Веревку крутили сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, постепенно поднимая ее выше и выше от земли. При прыжках надо было скандировать какие-то девчоночьи куплеты. Выглядело все это очень весело и привлекательно. Особо грациозно прыгала одиннадцатилетняя Наташка – милое рыжеволосое создание, жившее в соседнем доме. В Наташку я был тайно влюблен и подсматривал за тем, как она, раскрасневшаяся, ловко прыгала на своих длинных ногах, увертываясь от стремительно вращающейся веревки, и, немного путаясь, декламировала необходимые для этой игры куплеты. Подружки вечно пытались дисквалифицировать Наташку за забытые куплеты, хотя прыгала она гораздо лучше всех остальных. Мне казалось это ужасно несправедливым, но вмешиваться было нельзя, а то нас могли задразнить стишками вроде «Тили-тили тесто, жених и невеста». Потом, уже став взрослым, я узнал, что у красивых (рыжих, длинноногих, способных раскраснеться от физических упражнений) женщин подруг не бывает.