Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
пойти к ней, как сказать, открыться совсем чужой, колдуНье! Разрешить ей
сделать над собой такое, принять на себя еще грех, такой грех!..
Что же делать? Что делать?
У нее еще не было ясности, она еще не знала, что сделает, когда стала
собираться в дорогу. Был только страх перед тем, что, чувствовала она,
скоро непременно совершит над собой: конец ее беде, ее страданиям близок!
Сегодня она все сделает, во что бы то ни стало Страшась того,
готовилась, таясь, она намеренно спокойно сказала матери:
– Мамочко, мне хочется тетку навестить...
Мать даже обрадовалась:
– Иди, иди! Погуляй! Развейся!..
Хадоська заметила, как она глянула - с нежностью, с жалостью, -
пожалела! Ей, видно, захотелось утешить дочь.
– Может, коня запрячь?
– Не-ет Дойду... Недалеко...
– Ну, иди!
"Ой, мамочко, если б ты знала, куда ты меня, дочку свою неудачницу, так
охотно отправляешь!" Едва озабоченная мать вышла, Хадоська накинула лучший
свой платок, забрала из сундука припрятанные деньги - все, что сберегла,
собирала не один месяц С братьями, с сестрами простилась, - целовала будто
бы спокойно, а сама думала: может, уже и не увидимся никогда! Огляделась
вокруг - низкие темные лавки, прогнивший пол в углу, откуда лазили мыши,
стекла в черных рамах - запотевшие, словно заплаканные, - все показалось
таким милым, таким дорогим!
Мать внесла связку сушеных грибов, завернула в тряпку.
– На вот, тетке отнеси... Нехорошо без гостинца...
Хадоська взяла. Когда собралась уходить, мать перекрестила ее. Хадоське
показалось, будто она чувствует, что дочь затаила что-то недоброе, - так
взглянула, отпуская от себя.
Но это, может, только показалось, - мать ни единым словом не остерегла
ее.
Все же глаза ее - жалость, тревога и любовь - запали в сердце. И пока
шла улицей и дорогою к гребле, материнский взгляд палил душу. А идти
старалась спокойно, чтобы и подумать никто не мог ничего... Знала,
смотреть будут на нее, следить...
День был холодный, хмурый, грязная, смерзшаяся трава на обочинах дорог
была как бы посыпана солью. "Зима скоро, - подумала она Подумала почему-то
печально, будто с завистью: - Вечерки скоро начнутся..." Больше уже не
замечала ничего: ни дороги, ни гребли, ни чахлого ольшаника и лозняка, что
подступил вплотную к дороге, глядела тупо, страдальчески, невидящими
глазами, а в голове было такое же тусклое: что делать?
Перебравшись через подмерзшую греблю, за которой уже невдалеке чернели
олешницкие хаты, пошла не деревней, а по приболотью, тропкой. Никого
хотелось видеть, хотелось быть одной со своей заботой, со своей тайной. В
голове так и не прояснялось, так и не знала точно, что сделать. Знала
только одно: надо зайти к тетке, мама просила...
Вот уже глинищанское кладбище, глинищанские хаты.
Огороды с одной стороны наползают на болото. Взгляд невольно поискал
лесок за другим концом деревни, почувствовала, как тоскливо стало в груди:
там Захариха. Хата на отшибе, в лозняках. Одна, как ведьма... А чуть
поодаль - озеро, страшное "око"...
Хадоська пошла к тетке, беспокоясь только об одном - чтобы не заметили
ничего, не подумали плохого.
Тетки дома не было, уехала с дядькой на луг. В хате только играли дети.
Хадоська вынула из платка гостинец, дала каждому по сушеной груше,
исполнила волю матери - положила на стол связку грибов. Поговорив сама не
помня о чем, погладила по головке младшего и стала снова собираться в
дорогу.
Сначала она пошла не в ту сторону, где было озеро и где жила знахарка,
а будто в Курени. За глинищанским выгоном сворачивала в болотный лозняк
тропка, по которой пробирались в Курени, когда подсыхало болото, - по ней
до Куреней было намного ближе. Хадоська и пошла по этой тропке. Но версты
через полторы она с этой тропки перебралась на другую, которая вела к
речке. Вдоль речки, лозняком, она и надумала идти к озеру, к Захарихе.
"Пойду лучше к Захарихе, - решила она.
– Сделает - и знать никто не
будет... Как и не было ничего..." Успокоив себя, она шла уже легко и
быстро, с той ясностью и уверенностью, которая появляется, когда знаешь,
что надо делать.
Но чем ближе подходила она к месту, где жила знахарка, тем больше
легкость эта и уверенность исчезали. Нарастал страх: Захариха с нечистой
силой, говорят, знается. С ведьмами встречается...
Она пошла тише. Какой неприветливый день, какой унылый этот голый
черный болотный кустарник! Густая холодная вода в речке, трава подмерзшая,
мокнет в воде. Самой холодно становится. Холодно и неуютно. Думать не
хочется. Ничего не хочется... "Не пойду к ведьме... Грех - к ведьме..."
Из-за чахлого ольшаника выглянула чистая, с редкими островками кустов
прогалина, дальше - тростниковые заросли. На прогалине там и тут лужи,
темная полоска воды в тростнике. Невольно остановилась. Озеро.
Сразу, как только ступила на прогалину, почувствовала, как прогнулась,