Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
знахарка смеется над ней! Хотелось вскочить, броситься вон. Куда угодно,
только бы из этой хаты!
Куда глаза глядят! Глупая, пришла! Понадеялась!..
Но Захариха сказала с явным сочувствием:
– Что ж - дело молодое...
Она подошла к печи, сунула в огонь лучину. Зажгла свет на припечке.
Хадоська недоверчиво всмотрелась в Захариху и немного успокоилась, -
ничего страшного, женщина как женщина. Не старая, не худая, лицо как у
других женщин,
платок. На щеке черное пятно от сажи...
– Не одна ты... Не первая и не последняя...
– Захариха тоже внимательно
взглянула на Хадоську.
– Давно это у тебя? Месяц, два?
Хадоська, краснея, ответила. Знахарка успокоила:
– Ничего, не поздно.
Когда Захариха стала занавешивать одеялами оконца, посмелевшая Хадоська
огляделась- огонь с припечка ярко освещал полати, накрытые постилкой,
стол, на котором под скатертью горбиком обозначился хлеб. В углу над
столом, обвешанные полотенцем, тускло поблескивали такие же, как и у всех,
иконы. И все было такое же, как и у других, - и полочка с мисками у двери,
и деревянное ведро на лавке, и небольшой старый сундук; только на темных,
заросших мохом, с неровными щелями стенах много прядей сушеной травы. Да
на полках возле печи - какие-то бутылочки...
– Глядишь, как живу?
– перехватила ее взгляд Захариха.
– Погано живу!
Завидовать нечему...
Хадоська тихо покачала головой.
– Было время - жила! Да кончилось все! Дурости среди людей развелось!..
Не понимают, где добро. Слепые, как дети... На антихристов да душегубов
этих, докторов, надеются!.. Надеются - и пропадают из-за них, потому что
доктора только режут да травят...
– Она заговорила доверчиво, шепотом: -
Приказ такой вышел, чтобы всех, кто нутром слаб, уничтожать. Чтоб, значит,
порченых не было. Будто если кто занедужил, то и не человек! Я вон сколько
таких больных вылечила, живут да бога и меня хвалят. Так начальники
докторов тех злость большую на меня заимели, что я людей лечу... Не по
закону,говорят,лечишь.Не имеешь права, мол, больных лечить, больных по
закону нужно уничтожать!..
Хадоська слушала, сочувствуя несчастным: больных уничтожать
приказывают, подумать только!
– Оттого грозить стали мне начальники. В тюрьму даже обещал отправить
один шалопут из сельсовета...
– Захариха вздохнула: - Тяжко, ой тяжко!
Хоть в прорубь головой...
– Она бросила взгляд на Хадоську, деловито
спросила: - Принесла чего?
Хадоська, задумчивая, растроганная, не поняла:
– Что?
– Ну - чтобы заплатить за работу...
–
Хадоська вынула из-за пазухи носовой платок с деньгами, выбрала все до
копеечки, отдала. Сняла свитку, скинула дорогое сокровище - кафтанчик
вышитый, протянула ей: скажет матери, что потерялся. Захариха, которая
хотела было сосчитать деньги, схватила кафтанчик, нетерпеливо покрутила в
руках, осмотрела. Кафтанчик, видно, понравился, - еще бы, такой кафтанчик,
да не понравится! Захариха даже надела его, но тут же спохватилась, сняла,
свернула.
Посчитав деньги, знахарка взглянула на Хадоську:
– Это - всё?
– Всё...
– прошептала Хадоська. Много как надо ей! Еще, чего доброго, и
не захочет делать!
– Мало этого...
Хадоська молчала. Конечно же не захочет. Вернет деньги, скажет: иди
откуда пришла! Но где ж ей, Хадоське, взять денег еще!
– Нет больше...
– Ну ладно...
– смягчилась Захариха.
– Жалко мне тебя... Добрая я...
Она спрятала деньги куда-то под мышку, положила кафтанчик в сундук,
который тут же замкнула на замочек, подошла к печке. Хлопоча у печки,
приказала Хадоське разуться, дала ей рваные сухие портянки, принесла корец
горячей воды с чабрецовой заваркой. Хадоська переобулась, напилась.
Почувствовала, как по телу разливается ласковое, дурманящее тепло.
– Согрелась?
– заметила Захариха.
– А ты разденься. Скинь свитку...
Нечего...
Хадоська опять сняла свитку. Теперь она сидела, как дома, в серой
холщовой кофте, в синей юбке, на которой краска лежала пятнами. Сидела,
следила за знахаркой, суетившейся возле печки, и чувствовала, что уже
почти не боится" ее.
Только росла в груди тревога перед тем - неизведанным, нехорошим,
страшным, что подступило теперь к ней.
Вернувшись от печи, Захариха взглянула так строго, что Хадоське стало
боязно.
– Поклянись - чтоб ни слова об этом! Никогда, никому!
Хадоська торопливо, спеша, проговорила:
– Никогда, никому ни слова! Как перед богом!
– Она перекрестилась.
– Скажешь - добра не жди!
– пригрозила Захариха.
Хадоська так взглянула в ответ, что было видно: пусть режут, пусть жгут
– не узнают ничего! Тогда Захариха приказала:
– Ложись!
Хадоська не шевельнулась, словно не слышала. Знахарка хотела уложить ее
сама. Но только притронулась к ней, Хадоська дико оттолкнула ее.
– Нет!
– Дурная, чего ты?
Хадоська промолчала. Стыд, страх, отвращение, отчаяние - все отразилось