Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
одни - чтобы помочь мачехе, другие - подружки - чтобы сделать то, что
надлежит им, третьи - чтобы посмотреть, как невесту наряжать будут. Такое
ведь событие!..
Чернушка робко подался к двери. Заметил ка печи Хведьку, который тоже
притих, навострил глазки, хмуро кивнул головой: слезай!
Взяв малыша за руку, отец рванул щеколду и скрылся в сенях...
Он вышел на крыльцо - кони уже были запряжены, мокрый ветер шевелил
ленты на уздечках,
забытые штаны, поплелся обратно в сени. В сенях он умылся, перешел в
кладовку, помазал салом волосы, чтобы лучше лежали, переоделся в крашеные,
пятнистые штаны, вдруг, обессилев, опустился на бочонок. Неизвестно,
сколько сидел бы так, если бы Хведьке не надоело это и малыш не потянул
его за рукав. Чернушка встрепенулся. Когда он снова вошел в хату, Ганна
уже стояла с заплетенными косами, в новой атласной кофточке, в красной с
зелеными клеточками юбке, в красных ботинкахполусапожках.
Чернушка взглянул - Ганна в венке, фата спадает до пола, легкая, будто
невесомая. Над белой атласной кофточкой, в обрамлении фаты так чудесно
выглядит смуглое ее лицо, дужки бровей, влажные, как зрелые вишни утром,
глаза. "И вся она - как вишня! Как цветок вишневый!.." - подумал Чернушка,
чувствуя, что душу сдавила великая тоска.
Венок, фата. Увидев дочь в таком наряде, он, как никогда раньше,
почувствовал беду. Нет, он не только почувствовал, он, казалось, увидел
эту беду - в венке, в фате, грозную, страшную. Им снова овладела слабость,
так, что едва хватило силы, чтобы поднять руку, стереть с глаз что-то
мокрое, туманящее. Он оторвал взгляд от Ганны, стал ходить по хате, лишь
бы двигаться, лишь бы не думать, не глядеть на дочь в венке, в фате...
Все, что он видел, что чувствовал, отзывалось в нем тоскою. Несколько
раз вбегали в хату девушки, объявляли:
"Едут!" Начиналась суета, тревога, и тоска палила сильнее, потом
оказывалось, что тревога напрасная, все притихали, но тоска не пропадала.
Девушки, женщины спокойно говорили, пели, скучали, а его все грызла и
грызла печаль.
Даже то, как спокойно сидела, ждала своего часа дочь, бередило его
душу. Она была такая тихая, какой отец и не помнил никогда ее, слова,
кажется, не промолвила. Вокруг нее перебрасывались шутками, нетерпеливо
прислушивались, только она одна молчала. Озорница такая, непоседа!..
Ничто не изменилось в ней и когда послышалась музыка: сначала только
уханье барабана - бух, бух, бух, потом торжественные, с жалостным
всхлипыванием
Музыканты подъезжали - дудка и гармонь слышались все отчетливее.
Одна из подружек Ганны, озорная, вертлявая Маруся, вскочила, со страхом
прислушалась, обвела глазами девчат, крикнула:
– Дружино! Это же - чужие какие-то подъезжают!.. Молодую нашу
Ганнулечку, видно, отобрать хотят?!
– Она грозно нахмурилась, кинулась к
двери.
– Не отдадим ее!..
– Не отдадим!.. Выручим!.. Прогоним, если что такое!..
Или - пускай по-хорошему! Выкупят пускай!..
– Все, кто был в хате,
кроме Ганны, с веселым шумом, криками высыпали на крыльцо, во двор.
Чернушка взглянул на Ганну: только она не оживилась.
Вздохнул, тихо вышел вслед за всеми...
2
Музыка на улице - перед самой хатой - умолкла, и Ганна услышала говор,
восклицания, какие-то команды. Спор, хохот, борьба... "Не пускают. Выкупа
добиваются..." - мелькнуло у нее в голове.
"Много народу, видно..." - подумала она, как думают о чем-то далеком,
чужом. Весь этот шум, споры, шутки, что доносились с улицы, со двора,
доходили до нее как во сне, будто вовсе и не касались ее.
Она сама была как во сне. Жила памятью о недавнем.
Это началось вчера, когда собрались гости... Пили, ели, гомонили Она
тоже пила Пила не потому, что хотела, а потому, что не пить водку молодой
нельзя. Есть она совсем не могла.
После той, казалось, бесконечной стряпни, от которой и теперь болели
руки и было муторно, на еду и смотреть не хотелось.
– Чего ты, Ганнуля, не ешь ничего?
– подходил отец, глядевший на нее
внимательно, грустно.
– Съела бы чего-нибудь, а, дочка?
– Поела уже... Не хочется...
– Пирога бы взяла. Или - холодцу?
– Я разве коржик возьму...
– Ешь. Не то скоро опьянеешь...
Она действительно быстро захмелела. В голове шумело, перед глазами все
качалось, плыло - миски, бутылки, мачеха, люди. И оттого крепло странное
чувство, будто весь этот шум, этот пьяный ужин - все это не для нее,
далекое и чужое ей, - чужой праздник, чужая свадьба!..
Когда гости разошлись, у нее, охмелевшей, едва хватило силы, чтобы
раздеться, залезть под одеяло, но сон долго не приходил. Голова кружилась,
все путалось - говор, песни, лица. Качалась, плыла куда-то кровать, было
очень муторно на душе, казалось, это никогда не кончится... Уснуть, уснуть