Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
косить! В каждом дворе вытаскивали косы, грабли, укладывали на возах;
наливали свежей водой баклаги, сносили в телеги - в узлах, в котомках, в
лукошках - хлеб, сало, огурцы, лук; в каждом дворе, у каждой телеги
суетились старики и дети, мужчины и женщины, каждый двор полон был
движения и голосов; даже кони, казалось, понимали: пришел снова великий
день косовицы!
Глушаки собирались ехать со двора, когда солнце только начало
показываться из-за
отправляться, и Глушак недовольно посматривал на хату, где неизвестно чего
еще копалась Ганна, а с ней и старуха.
– Иди скажи: ждем!
– тоном приказа просипел он Евхиму.
Тот уже шагнул в сторону крыльца. Но Ганна следом за старухой,
открывшей дверь, появилась на пороге. Ганна бережно держала на руках
спеленатого ребенка, наклоняла к нему черноволосую голову, - на прядке
волос ее поблескивало солнце. Осторожно, не подымая головы, сошла с
крыльца, у телеги остановилась: кому-то надо отдать ребенка, пока усядется
сама.
– Подержи, - сказала Евхиму, стоявшему рядом. Предупредила: -
Осторожно: спит!..
Устроившись на сене в передке, взяла люльку, принесенную раньше,
положила на колени себе, взяла у Евхима ребенка, ласково уложила в люльку:
так, наверно, лучше будет.
– Ну, может, ехать можно?
– не сдержал своего недовольства старик.
Она будто не услышала. С ласковой улыбкой, что не сходила с глаз, с
губ, как-то непонимающе глянула, впервые заметила: утро какое веселое!
Ночью был дождь, долгий, казалось, бесконечный, а утро - аж сияет. Только
и осталось от ночного дождя: веселые канавки под застрехами да лужи
посреди улицы.
С той же тихой ласковостью, все время видя и чувствуя малышку, как бы
только по привычке смотрела на улицу, на дворы, на людей: все собирались
на болото. Вон Зайчик, окруженный суетливым сборищем своих старших,
запрягает беднягу сивого, вот Сорока с сыном: мальчик дробноватый, однако
уже в силе, помощник, несет из хаты барило, вот Андрей Рудой с женой...
Двор за двором проходили перед глазами, Ганна тихо покачивалась на телеге,
смотрела на все сквозь туман нежности. Только когда подъехали к концу
улииы, почувствовала беспокойство, отвернулась от хат, наклонилась над
дочкой. Но и не глядя странно чувствовала, как приближается он, Василев
двор, Василь; не подымая глаз, поняла, что двор уже рядом, увидела, что
ворота открывают, что открывает их Володька; что Василь сам идет за чем-то
к повети; что Маня его что-то улаживает на возу.
Ничего особенного не подумала, только и мелькнуло в мыслях, что вот-вот
тоже
обеспокоенностью смотрела и на прежний свой двор, где отец запрягал коня,
а мачеха кормила поросят, и на полоски зеленого жита, и на ряды первых
ростков картошки.
У черного креста Глушак, а с ним и старуха и все, кто сидел на возу,
перекрестились. Ганна перекрестила и себя и дочку, которая спокойно,
сладко спала в своей постельке.
Ганна так рада была этому сну, что только и беспокоилась, как бы не
разбудил ее какой-нибудь толчок; когда дорога становилась неровной, брала
люльку на руки и держала, пока колеса снова не начинали катиться мягко...
За свободным простором поля воз вошел в тесный, поутреннему хмурый и
сырой сосняк, стали нападать со всех сторон, одолевать комары. Ганна и тут
пожалела закутывать маленькой родное, нежное личико: все время над личиком
заботливо махала ладонью. Уже когда из сосняка съезжали в мокрые, с
лужами, колеи в чащобах ольшаника, услышала, что сзади кто-то нагоняет.
Потом увидела поблизости Василёва коня, самого его. Выбрав удобное место,
он стеганул коня, заслоняя одной рукой голову от ветвей, быстро обогнал их
и скрылся за поворотом дороги. В это мгновение ей вдруг вспомнилось, как
где-то здесь он обгонял когда-то ее с отцом; где-то здесь порвалась у него
тогда супонь, несчастный, покрасневший, он связывал ее заново. "Теперь не
порвется, - промелькнуло в Ганниной голове - Теперь у него не такие
супони. Хозяин". Почему-то вспомнилось, что слышала про него и жену:
"Говорят, не очень он доволен Маней своей..." Вспомнилось без сочувствия,
словно с какой-то радостью...
Разбуженная память вмиг воскресила почти, казалось, забытое: как вместе
разводили костер, онемевшие от первого ощущения взаимности, от близости;
не только в памяти, а и в сердце ожило, как легко, радостно было смотреть,
что он медлит, не отваживается лечь рядом. Странно было, как четко
помнилось все, до самых мельчайших подробностей.
Помнилось все; но, вспыхнув на миг, все сразу же и погасло: лишь на
мгновение память смутила душу. Через минуту казалось, будто всего этого и
не было, будто все выдумано.
"Три года... четвертый уже..." - только и отметила про себя.
За далекой далью виделась теперь Ганне свободная, озорная молодость.
Все реже и реже воскрешала память картины, события милой давности. И не
было времени особенно углубляться в воспоминания, и не было желания: зачем