Люди на болоте. Дыхание грозы

Мележ Иван Павлович

команды или почина какой-нибудь смелой головы.

– Садитесь, пока просят, - заговорил вдруг не замеченный в общей суете

Дубодел, стоявший у окна. Он встал, расставив циркулем тонкие ноги,

щуплый, горбоносый, в военной гимнастерке, окинул мутными глазами гостей

и, как в президиум, уверенно пошел за стоя. Все молча следили за ним:

начальство.

– А то, может, горелка уже усохла, - сразу поддержал его Евхим.
– Ну,

чего стала, все равно как в гостях, -

захохотал, толкнул он под локоть

Ганну.

– Правда, будьте все как дома!
– запела Глушачиха.
– Вот смотрите, как

Андрейка, - кивнула она в сторону Кряворотого.

– Словом, берите пример с власти!
– бросил старый Глушак - Идите же,

сваток и сватьюшка, к детям своим.

– Овца к ягнятам, а курочка к курчатам, - вставила Сорока.

Мачеха и Ганнин отец послушно полезли за стол, за которым уже

усаживались в углу рядом с Криворотым Евхим и Ганна. Проводив их немного

будто под охраной, усадив Сороку и Прокопа, старый Глушак острым взглядом

коршуна окинул остальных: люди уже не топтались у двери, расходились,

рассаживались по скамейкам.

Ганна сидела в углу все с той же робостью и настороженностью, которые

не исчезали, не отступали, сидела почти не шевелясь, неподвижная и прямая,

словно окаменевшая, смотрела перед собой. И так же неподвижно лежали на

коленях ее руки От чрезмерного напряжения, неловкой позы, от неподвижности

ощущалась в теле усталость, но она терпела, держалась так, как, учили ее,

надо было держаться в гостях. Тут, в чужой хате, в царстве строгого

Глушака, почему-то особенно сильно чувствовалась нерушимая власть обычаев

и законов.

Удивительно, какие все тут были тихие, степенные - не только не

кричали, но даже почти не говорили вслух, перешептывались или чаще

молчали. Один Дубодел держался свободно, - отвалившись на спинку скамьи,

засунув руки в карманы штанов, он поглядывал на Ганну так, что ей

становилось неловко. Она обрадовалась, когда он отвернулся, перевел взгляд

на гостей.

– А ты, Глушак, не промах!..
– сказал Дубодел, не глядя на Евхима.
–

Девка - с перцем!

– Кто? Моя?.. С перцем - угадал!
– Ганна услышала Евхимов смех.
– Глаз

у тебя - с первого взгляда заметил!..

– Заметил! Как гляну - насквозь вижу, что к чему!..

Разговор на этом прервался, так как подошел Евхимоз отец с бутылкой

стал наливать горелку молодым После Ганны Глушак хотел наполнить стакан

Дубоделу, но тот взял бутылку, посмотрел на фабричную наклейку, поморщился.

– Ты что мне, батько, эту, городскую? Все равно как антилигенту -

уполномоченному какому-нибудь...
–

Он чувствовал, что все следят за ним, и

уже говорил будто не одному Глушаку.
– Ты мне - домашней, куреневского

производства! Простой мне - как всему народу!..

Дубодел повел взглядом по людям, как бы ожидая одобрения. За столом

одобрительно зашумели:

– Налей ему! "Кустовки" куреневской!

– Свой человек! По-простому!..

Дубодел улучил момент, когда шум утих, крикнул осторожному Глушаку,

который стоял, не зная, что делать:

– Не бойся! Шабете не доложу!

Грянул хохот. Евхим, смеясь, проговорил:

– Дайте, тато! Не бойтесь! Слышали же - говорит, что не донесет в

милицию!

5

Еще до того, как Глушак успел налить всем, Дубодел поднялся, расправил

гимнастерку под поясом, солидно покашлял в кулак. Евхим крикнул:

– Тихо! Власть хочет говорить!

– Граждане деревни Курени!
– начал Дубодел, выдержав надлежащую паузу.

– На данном этапе, когда мы собрались тут, у дядьки Глушака, и сидим за

столом, а также тут сидят молодые, которые вступают тем самым в совместную

жизнь, - Евхим Глушак и его невеста, а теперь уже, можно сказать, его

законная жена, - хотя они и венчались в церкви, а не регистрировались в

сельсовете, как это рекомендует советская власть и большевистская партия

всем сознательным элементам... На данном этапе советская власть и партия

призывают всех крестьян, которые своим мозолем трудятся на земле,

организовываться в кооперативы, а также, которые могут, и в коммуну -

чтобы, значит, обобществить все вместе - землю, и лошадей, и кур, и все

прочее, как в Водовичах. А тех, кто еще не вступил и честно трудится на

своей земле сам, советская власть и партия призывают так же работать и

дальше и платить в срок налоги, не ждать, как некоторые, напоминания и

пени...

Высказав свою декларацию, которую гости слушали кто с почтительным, а

кто с терпеливым вниманием, Дубодел передохнул и вернулся снова к молодым:

– А потому от имени Олешницкого сельсовета Юровичской волости желаю

нашим молодым - Глушаку Евхиму и его невесте, а теперь жене Глушак Ганне,

чтоб здоровы были и жили дружно и в достатке, как надлежит по советскому

закону!
– Он хотел еще что-то сказать, но мысль, видно, ускользнула, и он

вдруг крикнул: - Одним словом - горько!

За столами охотно закричали вслед за ним, и Ганна шевельнулась,

послушно встала.

– Чтоб жилось и чтоб велось!
– не преминула вставить Сорока.