Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
Старому Глушаку не понравились ни речь, в которой были неприятные,
особенно в такой день, напоминания о налоге и коммуне, ни то, что чужой
человек влез, нарушил законный порядок за столом, оттолкнул его, хозяина,
в сторону, - но он заставил себя смолчать, ничем не выдал своего
неудовольствия. Черт его побери, Криворотого этого: какой он ни есть, а
все же власть.
Рассудив так, Глушак даже подошел к углу, где сидел Дубодел, похвалил:
–
Калинин!
– Калинин далеко, а он близко, наш!
– отозвалась Сорока, протягивая
чарку к Дубоделу.
– Калинин хоть и далеко, да - голова! Над всем народом - голова!
Всесоюзный староста!
– И ты, Андрейко, голова!
– Всем головам голова!
Дубодел не стал спорить: мутным, тяжелым взглядом повел по лицам
гостей, задержался на Ганне. Глушак подлил ему в стакан, сказал, обращаясь
ко всем:
– Тут сидит в гостях наша советская власть. Андреико; товарищ Дубодел,
– наш олешницкий Калинин... Так чтоб он был жив и здоров!
Глушак уже поднес к губам стакан, уже гости зашумели: "Чтоб жив был и
здоров!" - когда Дубодел вскочил, крикнул:
– Пусть живет смычка города с деревней!
Под гул и крики одобрения он влил в себя полный стакан самогона,
поставил стакан вверх дном, будто показывая, как нужно пить за такое
большое дело - до капельки, - не поморщился, не стал сразу закусывать,
посмотрел на Ганну довольным, горделивым взглядом.
Он был нетрезв, еще садясь за стол, а теперь, как видела Ганна, хмель
разбирал его все больше и больше, и его пьяные взгляды вызывали у нее
отвращение. Ей и так было тут нелегко, а эти взгляды усиливали неловкость.
Хорошо еще, что-хоть сидел он не рядом, за Евхимом...
Но вскоре Дубодел с пьяной откровенностью сказал Ьвхиму, чтобы Ганна
села между ними.
– Не одному тебе сидеть с ней!..
– А мне что? Пусть и возле тебя посидит!
– Евхим захохотал.
– Я не
ревнивый!
– Он приказал Ганне: - Пересядь сюда!
Ганна не сразу послушалась. Думала, что Евхим не будет заставлять,
сведет все к шутке, но он молчал, и в молчании его чувствовалось
упрямство, злость за непослушание.
Он не собирался отменять приказ, ждал, и она пересела.
Что ж, не своя хата, не вольная воля!
– Чего не хотела пересаживаться?
– А вам это так важно знать?
– Вы, бабы, любите, чтоб мужчина красивый был?
– А вы не любите красивых женщин?
– А того не знаете, что покалечило меня так за советскую власть. Поляк
саблей ударил
– Человек кровь проливал за советскую власть!
– Правильно, Глушак.
Дубодел наклонился к Евхиму, удовлетворенно и крепко хлопнул его по
спине, - Ганна, как могла, отклонилась от плеча, которое уперлось ей в
грудь. Едва смолчала.
Старый Глушак подлил горелки, и Евхим с Дубоделом чокнулись. Тогда
председатель повернулся со стаканом к Ганне, заставил и ее взять чарку
– Надо пить!
– сказал он, заметив, что Ганна ставит чарку на стол почти
нетронутой.
– Я выпила, сколько хотела...
– Все надо!
– А если я не хочу?
– Все равно! Гостю угождать надо...
– не отставал Дубодел.
– Всем не угодишь. Гостей вон сколько, а я одна...
– И он один, - заупрямился Евхим.
– Он такой один - герой и начальство!
– Ну, может, и один. Так пусть и пьет себе один.
– А я не хочу пить сам с собой!
– Так выпейте с теткой Сорокой! Она будет рада!
– А он хочет с тобой!
– загорячился еще больше Евхим.
– Тогда - если ему так хочется - пусть потерпит. До следующего раза.
– А он теперь хочет!
– наседал Евхим, приходя в бешенство от ее
упрямого непокорства.
За столом все притихли. Как ни были пьяны, почувствовали - наскочила
коса на камень. Еще не отгуляли свадьбы, а уже сцепились, так сцепились, ч
го, видать, и один не уступит и другой не поддастся. Гляди, как набычился
Евхим, - ему и трезвому слова поперек не говори, а теперь, пьяный, - как
рысь. И она - белая-белая, только глаза огнем горят!
– Выпей!
– просипел Евхим.
– Не буду!
– твердо сказала она. По тому, как сказала, чувствовалось,
что ни перед чем и ни перед кем не остановится.
Дубодел сам попробовал утихомирить Евхима:
– Не хочет, ну и пускай!.. Выпьем вдвоем!
– Он протянул руку со
стаканом к Евхиму, но тот отвел ее.
– И она выпьет!
– Не буду!
Ганна вдруг вскочила, бросилась из-за стола. Сразу поднялась суматоха.
Одни окружили Ганну, рвавшуюся из хаты, - утешали, успокаивали ее, другие
держали, уговаривали Евхима.
– Воли много берет себе!
– кричал Евхим.
– Слушать никого не хочет!
Подумаешь, паненка!
– Не буду я тут! Не хочу!
– не слушала женских уговоров Ганна.
– Домой
пойду! Домой!.. Пустите! Домой!..
– Тихо ты, тихо, Ганночко!
– ласково говорила мачеха.
– Пьяный он,