Люди остаются людьми
Шрифт:
— Работал. — «Камни-то таскал в Маутхаузене», — думаю я.
— Образование какое?
— А какое надо?
— Никакого не надо. Ладно.
Он пишет химическим карандашом через копирку, а я стою у окошечка и удивляюсь. Я все еще не верю в свое счастье, но уже опять удивляюсь. Ведь есть же люди: подобрали на улице человека и устраивают его жизнь!
— Готово, — объявляет Коля, начальник кадров. — Вот направление, будешь работать на хорошем объекте, на хлебозаводе. А это пока вместо паспорта. — Он протягивает мне бумажку, похожую
Я отдаю ему четыре рубля — у меня остается последняя трешка — и благодарю его.
— Ванюшке скажи спасибо, — отвечает Коля и захлопывает окошечко.
Я выхожу на улицу уже не таким, каким вошел сюда: я и счастливый и равнодушный, верящий и еще больше не верящий, удивленный и уже ничему не удивляющийся.
Таким, чувствую, я никогда не был.
Что-то внезапно ломается во мне — я сам еще хорошенько не пойму, что, не умею себе объяснить. Словно вдруг отмирает какой-то важный жизненный нерв, дававший прежде и силу и радость. Я не знаю, что это и почему это так и именно сейчас, когда жизнь, казалось бы, поворачивается к лучшему. Может, я просто очень устал?
…В проходной хлебозавода я предъявляю направление, и мне объясняют, как пройти в раздевалку грузчиков. В раздевалке — она в подвальном помещении, рядом с душевой, — я вручаю направление бригадиру, пожилому сутулому человеку. Он молча показывает мне на узкий шкафчик, в котором висит потрепанная спецовка.
Ванюшки пока не видно. Грузчики, переодевшись, уходят наверх. Я отправляюсь с одним из них, рыжим, веснушчатым парнем. Мы заходим в небольшую комнату со столом и низким, очень широким шкафом. Грузчики сидят на скамейках — человек двенадцать. Все в спецовках, выпачканных мукой и засохшим тестом. Я сажусь рядом с рыжим. Он закуривает папиросу.
— Новичок?
— Да.
Появляется бригадир и молча усаживается к столу. Почти зсе курят. Бригадир тоже закуривает: сворачивает толстенную «козью ножку». Мы сидим так минут двадцать. Ванюшки все нет. Бригадир, растерев окурок подошвой, дремлет, упершись локтями в колени.
— Где ты до этого работал? На железе? — спрашивает меня рыжий.
— Почему на железе?
— Да тощий ты больно. Хлеба хошь?
Он вынимает из кармана спецовки теплую, залепленную мукой краюху, и я вмиг съедаю ее.
— Братва, у кого есть хлеб? — обращается рыжий к своим товарищам.
— Вон в шкафу, пусть возьмет, — говорит грузчик с бесцветными глазами. — Стой, я достану.
Он приносит полбуханки хлеба, еще горячего и тоже залепленного мукой, и подсаживается ко мне.
— Где ты так оголодал?
— На каком объекте работал? — подняв голову, строго спрашивает бригадир.
— В Москве еще нигде не работал, — говорю я.
— Тоже присылают! — отворачиваясь, бурчит бригадир.
— Воды нет? — вполголоса спрашиваю я у грузчика с бесцветными глазами. Я вижу, что он сочувственно следит за тем, как я ем.
— Пойдем
Он ведет меня в большое прохладное помещение, набитое мешками, затем по лестнице вниз. Внизу такое же складское помещение, только потеплее, и в нем, кроме мешков, еще какие-то механизмы с приводными ремнями; полуобнаженные люди ссыпают муку в деревянные люки.
Я пью из маленькой колонки, снабженной железным блюдцем — над ним бьет прозрачный фонтанчик.
— Меня зовут Алексей, — сообщает грузчик. — А тебя?
Я говорю ему, как меня зовут.
— Грузчиком совсем не работал?
— Специально нет. Но грузить во время войны приходилось, камни в основном.
— В плену, наверно?.. Я тоже был, поэтому и спрашиваю. Я нашего брата, пленягу, сразу вижу. — У Алексея на носу рябинки, глаза будто выгорели на солнце. — Ты учти: бригадир не любит новичков, особенно которых присылает отдел кадров. Если бригадир не захочет взять и отстранит — все, никто его не заставит.
— Эй! — кричат нам с лестницы. — Машины пришли!
Алексей подхватывается, как солдат по тревоге. Я спешу за ним.
— Присматривайся, как работают другие. — Больше ничего он не успевает или не хочет сказать мне.
Наверху распахнуты ворота, напротив них стоят машины с мешками. Четверо грузчиков открывают борта, остальные выстроились цепочкой, по пять человек в каждой. Я встаю в хвост одной цепочки, Алексей идет к другой. Бригадир, заложив руки за спину и сильно сутулясь, наблюдает.
Рыжий — он передний в моей цепочке — подходит к кузову. Двое, те, что открывали борта на нашей машине, берут мешок за углы, махом подбрасывают его, рыжий подскакивает, и мешок плотно ложится ему на плечо и затылок. Рыжий, чуть придерживая мешок одной рукой и помахивая второй, свободной, легко и быстро идет мимо цепочки в глубь склада. Потом я слышу, как мягко шлепается мешок о каменный пол.
— Сашка, ровнее опускай, — говорит рыжему бригадир.
Рыжий Сашка встает за мной. Мимо нас проходит второй грузчик — так же быстро и легко, — и опять шлепается мешок о пол. Проходит, точно проплывает, третий, потом четвертый.
— Набегай! — кричат мне те, что на кузове. Холодный, шершавый мешок ударяет меня, я вцепляюсь в него обеими руками, но он съезжает на спину, я сгибаюсь и тащу его в глубь склада.
Сваливаю рядом с другими мешками и снова становлюсь в хвост.
Сашка опять за мной.
— Ты не боись мешка, — говорит он мне. — Иди на него! Чтобы ты управлял им, а не он тобой.
Бригадир, не меняя позы, искоса поглядывает на меня.
А мешок вновь ударяет. И вновь, согнувшись, тащу его на спине и сваливаю на пол.
— На шею бери! — учит Сашка.
Третий мешок чуть не ломает мне шею. Но я тащу. А бригадир только поглядывает. Четвертый снова съезжает на спину. Я тащу.
— Набегай! — кричат мне с кузова.
Я набегаю. Холодная тяжесть бьет по плечу. Тащу на плече. Уже прошибает пот.