Люди остаются людьми
Шрифт:
— Разрешите мне вернуться в полк, — обращаюсь я сразу к тому и другому.
— А вас не спрашивают. Выйдите в сени! — грозно приказывает майор.
Глубоко оскорбленный, выхожу. Так еще никто со мной не разговаривал. И главное, за что?
В открытой двери второй половины избы показывается юноша с двумя кубиками на петлицах. У него пухлые губы, прыщавый лоб, круглые темные испуганные глаза. Он быстро проходит, почти пробегает мимо меня к начальнику штаба. По-видимому, это и есть Мешков.
Вскоре вызывают
— Через несколько дней вы примете дела заведующего делопроизводством оперативного отделения, — сухо говорит майор. — А пока будете помогать технику-интенданту второго ранга Мешкову. Ясно?
— Ясно, — отвечаю я… По-другому отвечать в армии не положено — доволен ты или нет, согласен или не согласен.
Нас с Мешковым отпускают.
Мой новый непосредственный начальник ведет меня на жилую половину избы. Тут есть и неизменная в здешних крестьянских домах дощатая переборка, и добрая русская печь, и вдобавок между стеной и печью закуток, прикрытый ветхой ситцевой занавеской. Туда прямо и заводит меня мой начальник.
Мы садимся на топчан, застеленный шинелью. Знакомимся. Мешков сообщает, что его зовут Костей.
— Снимай шинель, а то вспотеешь, — говорит он. В закутке, верно, жарковато, темно и жарковато. — Правда, здесь тараканы, но они не кусаются, — предупреждает он. — Ты где учился на переводчика?
Говорю, что специально, нигде — сам… Мешков в отличие от меня после десятого класса закончил трехмесячные курсы.
— С языком, значит, не особенно? — осведомляюсь я.
— Конечно, не особенно… Но не в этом дело. Николаенко меня невзлюбил. Придирается. Говорит, будто я все время сплю.
— Ладно, в работе я тебе помогу… А работы много?
— То-то и беда, что никакой работы нет. — Мешков печально вздыхает. — А если нет, то что же мне делать? Вот и сижу здесь за печкой… с тараканами. А сплю не больше других, он просто придирается ко мне.
Молчим некоторое время, прислушиваясь к домовитому шуршанию на стенах. Поневоле начинает клонить ко сну.
— Ты уралец? — спрашиваю я.
— Нет, москвич. Точнее, из Кунцева. А ты? Сидим еще минут пять. Наконец я не выдерживаю.
— Знаешь, пойдем лучше на улицу.
— Пойдем, — соглашается Мешков. — Только ненадолго. А то вдруг хватятся, Это еще хуже, чем когда застают спящим.
Он на полголовы выше меня, с пухлыми бледными щеками и розовыми прыщиками на лбу; один глаз немного косит. Несмотря на то, что он почти на год старше меня, и я прикреплен к нему в помощники, на то, что он аттестован, а я нет, между нами сразу устанавливаются отношения, при которых первое слово принадлежит мне: как-никак я уже понюхал пороху, и это отлично понимает Мешков.
— Тебе бы надо встряхнуться, — говорю я, когда мы сходим с крыльца. — Попросись дня на два на передовую.
— А
— Может, зайдем в разведроту? — предлагает он. Поворачиваем к обгорелому дому и там возле калитки сталкиваемся с низеньким темнолицым лейтенантом.
— Скучаете? — насмешливо, но беззлобно говорит он Мешкову.
— Вот, знакомлю нового товарища, — невнятно отвечает Мешков. — Пока прикреплен к нам.
Лейтенанту на вид лет тридцать пять. Судя по черным миндалевидным глазам и горбатому носу, он не русский: грузин или армянин. Я поясняю ему, что временно назначен помощником переводчика.
— Понятно, — говорит лейтенант. — Идемте обратно в штаб, разведчики позаботились о работе для вас.
— Это Григорьян, начальник отделения, мой шеф, — шепчет в сенях Мешков. — Кандидат исторических наук. Нестрогий.
Проходим за перегородку. Григорьян выкладывает на стол кипу немецких бумаг, раздобытых минувшей ночью дивизионной разведкой. Тут и письма, и блокноты, и тонкие листы, заполненные машинописным текстом, — вероятно, приказы или инструкции. Обрадованные, мы с Мешковым садимся за работу.
Мешков просит меня не спешить: потом опять нечего будет делать. Для начала рассортировываем бумаги по степени их важности. Попутно я присматриваюсь к новой для меня жизни штаба дивизии.
По сравнению с нашими полковыми штабистами эти более пожилые и более высокие по воинскому званию. Одного из них, маленького энергичного капитана, я не раз видел в нашем полку.
— Разрешите приступить к составлению оперативной сводки, товарищ начальник? — почтительно обращается он к рослому синеглазому майору, черному и морщинистому.
— Валяй, — хрипато отвечает тот, сворачивая здоровенную самокрутку.
У капитана вздрагивают уголки губ — очевидно, ему не нравится такая форма ответа, но он тотчас достает из планшетки карту, блокнот и помятые исписанные листки, похожие на те, которые мы ежедневно направляли из штаба полка в штадив.
Тихонько спрашиваю у Мешкова, кто они, этот капитан и майор.
— Это майор Ерошкин, начальник оперативного отделения, хороший мужик, а капитан Пиунов — его первый помощник, педант, службист.
Еще раз гляжу на Ерошкина и Пиунова: через несколько дней я должен перейти в их распоряжение. Ерошкин, полуобернувшись к окну, пускает огромные клубы махорочного дыма, Пиунов, чуть склонив голову, быстро строчит в блокноте.
Около двери у телефонов сидит подтянутый, с правильными чертами лица старший лейтенант. Ровным голосом он спрашивает что-то про связь, требует то «Марс», то «Землю», то «Луну». Одной рукой он придерживает наушники, а другой постукивает карандашом по колену. На нем не ватные стеганые брюки, как у всех, а синие галифе.