Люди с чистой совестью
Шрифт:
– Аэростаты воздушного заграждения?
– спросил я губами. Он утвердительно закивал головой.
Так вот какая ты, военная Москва!
Под ложечкой сладко засосало, в кабину пахнуло теплым летним воздухом. Самолет круто шел на посадку.
На аэродроме нас никто не встречал. На земле еще чуть брезжил рассвет.
В Москве, только что получив в Кремле первый орден Красного Знамени - еще за действия в Брянских лесах, - я встретил Коробова. Увидев меня, он каким-то особым взмахом рукава стер с ордена пылинки и пожелал удачи.
– Как наш проект?
– Забраковали. Утопия, говорят.
–
– Петрович! Все так же увлекаешься?! Садись - прокачу!
Он лихо возил меня по городу в своей машине, сам сидя за рулем и искоса поглядывая на девушек-регулировщиц.
– Милая... взмахни палочкой! Не видишь, какую бороду везу?
– А все же жаль, очень жаль, что забраковали...
Еще в рейде, сидя ночами на тряской тачанке, когда невозможно было заснуть, или в перерывах между боями мы мечтали. Мы много мечтали с ним. Пусть простит читатель, если я посвящу его в эти фантазии. Еще тогда, до битвы на Курской дуге, имея смутные сведения от людей, прошедших полсвета, вырвавшихся из лагерей смерти, прошедших вдоль и поперек распростертую ниц Европу, мы могли судить о глухой, подспудной борьбе порабощенных народов. Нас притягивала к себе Польша. Мы мечтали побродить по тылам врага в Бессарабии, Румынии и Чехословакии. Думали (чем черт не шутит!) дорваться и до Германии. Так постепенно у нас возник план организации партизанского отряда в триста - четыреста человек. Он должен действовать на машинах, внезапно появляться и так же внезапно исчезать. У нас были сделаны расчеты и сметы и даже намечены штаты. Коробов улетел, взяв с собой все материалы.
Нашу идею сочли авантюрой.
Я думал побыть еще недельку в Москве. Коробов добыл билеты в Большой театр.
Но на третий день меня вызвал генерал - мой начальник - и подал узенький листок бумаги.
– Вам... Прочтите.
Это была радиограмма Руднева. Он звал в отряд. Новый рейд начинался раньше, чем мы предполагали.
– Сегодня есть лишний самолет. Можем целиком загрузить его всем необходимым для вас. Возьмите радистов, радиопитание. Обмундирование подбросим для разведчиков. Полетите? Подумайте и скажите через полчаса. До вечера еще успеете побыть часок с семьей...
Конечно, встреча с семьей была радостной и хотелось продлить ее. Но существовала и другая семья, большая, боевая. Она звала, настойчиво требовала к себе этим узеньким листочком радиограммы: "Передать Вершигоре: двенадцатого выходим в рейд. Если думаешь идти с нами, прилетай не позже тринадцатого. Догонишь. На аэродроме оставляю за тобой взвод Гапоненко. Руднев".
Значит, очень я нужен был этому человеку.
"Пойдем с нами", - звал Руднев, комиссар. "Пойдем", - требовали украинские девчата из подземелий Германии. "С неба звездочка упала и разбилась на льоду". "Торопись", - требовали товарищи, живые и погибшие. Память о Володе Шишове, Кольке Мудром, Дьячкове не позволяла оставаться здесь. "Мамочка! ...если я погибну, не смей плакать! Ты гордись мною!"
Через полчаса генерал пожимал мне руку и говорил на прощанье:
– Желаю вам успеха.
Уже на аэродроме рассказал я жене о Косте.
– Смотри, если что случится, вырасти сына и, когда сможет понять, скажи ему эти слова. Запомнишь? "Не смей плакать! Ты гордись мною!"
– Как ты можешь
– Да, я и забыл. Ровно год. Елец. Саша Маслов и Брянские леса.
– Женька уже говорит "пальтизаны", - успокаивала жена, а на глазах - слезы.
Взвыли моторы, и ветром сдуло слезу.
– Все же не забудь этих достойных человека слов Кости Дьячкова...
Машина взмыла и пошла ввысь. Под крылом мелькнула Москва и осталась позади. На земле вечерело. В небе еще был день. До фронта осталось более часа. Пока долетим, и в небе будет ночь. Ночь с тринадцатого на четырнадцатое июня 1943 года.
Я встречал свой годичный партизанский юбилей.
"С неба звездочка упала и разбилась на льоду..."
Я вспомнил комиссара. Однажды он уезжал на совещание и не был в отряде полтора дня, а когда вернулся, быстро прошел по табору, раскинутому под соснами у болота, тревожно осматривая все вокруг. Затем подошел к штабу и облегченно сказал Базыме:
– Фф-у... Все в порядке... Соскучился я...
– Семья, родная семья, - улыбнулся понимающе Григорий Яковлевич.
Такое чувство было и у меня, когда машина шла через фронт. Затем его сменило тревожное: "А кончится война - тогда как? А ведь когда-нибудь она кончится. Как мы оставим эти родные степи, сосны, хаты и людей - товарищей?" И больно защемило сердце. А может быть, все это просто потому, что машина шла на высоте трех тысяч семисот метров? Немного морозило и перехватывало дыхание... Часа через четыре заметно потеплело. Внизу были видны костры. У костров люди, огненные нити ракет и сигнальные огни... Снижаемся.
И еще через минуту несколько мягких толчков, и самолет затормозил у последнего костра...
Вот мы и дома. Успею или не успею?
39
Самолет выруливал на дневку в лес. Летом ночи не хватало дотянуть обратно через фронт, и на аэродроме Сабурова организовали дневку. В одну ночь машина прилетала к нам, на вторую - улетала обратно.
Меня встретили Гапоненко, Володя Лапин и бойцы тринадцатой роты. Оказывается, отряд двинулся еще вчера, и Руднев выслал взвод разведчиков встретить меня.
"Все-таки комиссар был уверен, что я приеду", - с радостью подумал я.
– Куда идем?
– спросил я Володю.
– Не знаем.
Традиция ковпаковцев - никогда не спрашивать, куда и зачем идем, соблюдалась свято.
– А где отряд догоним?
– Комиссар приказал: дождетесь подполковника и двигайте по следу прямо на юг.
Через час, погрузив на две подводы груз и трех радистов, привезенных из Москвы, мы двинулись на юг. Отряд мы догнали на вторые сутки, на границе партизанского края. В эту ночь готовились форсировать с боем железку Сарны - Коростень.
И как только я въехал в дубовую рощу на берегу реки, где под деревьями расположились бивуаком роты, на сердце стало легко и радостно. На поляне паслись кони, под повозками отдыхали после марша бойцы, многие купались в реке.
Штаб разместился в палатке из парашюта, выкрашенного в зеленый цвет.
– Письмо привез?
– спросил Руднев.
– Нет, не привез. Не успел.
Он, опечаленный, отошел в сторону. Я так и не успел повидаться с семьей Руднева.
Меня окружили партизаны. Всем хотелось услышать о Москве.