Люди с чистой совестью
Шрифт:
– Как ваше село зовется, пане ксендз?
– спросил я сонно, так, чтобы что-нибудь спросить у собеседника.
Я даже ахнул, когда услыхал в ответ:
– В?ска называется Старая Гута.
– Опять Старая Гута?!
Сколько их уже пройдено на нашем пути!
Из Старой Гуты двинулись мы с отрядом Ковпака в этот бесконечный рейд. Старые Гуты на Черниговщине, в Белоруссии, под Киевом, и вот снова она - где-то у предгорий Карпат - неизвестная Старая Гута. Как спасительная веха вдруг
Для одного из нас ты уже - последняя Старая Гута. Его похоронили под корневищами дуба.
Оправившись от первого смущения, ксендз, подмигивая мне, поводит шаловливо бровью в сторону куцего шкафчика.
"В чем дело? Ага! На столе стоят маленькие рюмочки".
Он вынимает из шкафа графинчик. Наливает, кланяется.
Услышав слова партизана, обратившегося ко мне "товарищ подполковник", ксендз с изумлением смотрит на меня. Быстро меняет наперстки на большие рюмки, разглядывает ордена и медали, прикрепленные к лацкану штатского пиджака.
– Пане пулковнику! Чекнемось за здоровье вашего войска, пане пулковнику!
Улыбочка не покидает его лица.
– Что знает пан ксендз о немецких гарнизонах?
Ксендз также подобострастно, но уже более точно отвечает мне.
Затем спрашивает:
– А ве, пан пулковник, пшед вчорай и тамтего дня через мястечко Бучач великой валкой [большой колонной (польск.)] двигались немецкие машины?
– Куда?
– На захуд, проше пана пулковника.
– Войско?
– спрашиваю у ксендза и лезу за картой.
Отрицательно замахал он руками и захихикал тихо, угодливо.
– Не, нет, проше пана пулковника. То не войско. Цивильдейч, утекали до Львова.
По карте Бучач в пятнадцати километрах от Старой Гуты. Ага! Гебитскомиссары, ландвирты, сельскохозяйственные офицеры и вся эта полуштатская саранча, высасывающая из народа кровь, снимается с насиженных мест и мчится на Львов. Позабыв об осторожности, "поддаюсь" любезному тону своего собеседника.
– А не может ли пан ксендз узнать, что делается в Бучаче?
– Тераз?
– Сегодня. Да.
Остановившись на секунду и впившись мне в переносицу каким-то белесым взглядом, ксендз вдруг произнес польское слово, впервые услышанное мною.
– Так. Пан пулковник делает мне честь и просит провести для него вывьяд?
Не понимаю. Несколькими словами, сопровождавшимися жестом лисы, он поясняет:
– А-а... Вывьяд - это по-нашему разведка?
И глядя в глаза уже твердым, откровенным взглядом, он повторил:
– Пан просит провести вывьяд?
– Да, если можно.
Ксендз преобразился.
– Можно!
По-военному щелкнув каблуками, он повернулся
– Вацек, ходзь тутай!
В голосе его звучал приказ. Из боковых дверей выбежал молодой монах, подстриженный под монашеский "бокс". Стал у двери, ксендз прошелся по комнате, что-то обдумывая. Вацек следил за хозяином, не сводя глаз. Подойдя вплотную к молодому монаху, ксендз медленно и внушительно прошипел:
– Вацек! Ты тераз поедешь до Бучача. Вацек! Ты зробишь для пана пулковника вывьяд. Так зробишь, як бы зробил то для войска польскего.
И он поднял руку с двумя пальцами вверх.
Ей-богу, если бы не темные сутаны на них, я дал бы голову на отсечение, что передо мною стоит офицер армии, для которого внешний лоск и шик, и металл в голосе, и поворот, и щелк каблуков, и умение вскинуть руку с двумя пальцами - выше всего.
Внимательно выслушав приказ ксендза, Вацек повернулся и, щелкнув каблуками, скрылся. Чуть-чуть сгорбилась фигура ксендза, опустились плечи, и он вихляющей, бабьей походкой подошел к столу. Налил из графинчика и захихикал.
Мне уже не хочется спать. Наблюдая за своим собеседником, я думал: "Как же вывести тебя на чистую воду?"
Он поднял руку. Я остановил его руку и сам поднял высоко рюмку.
– Первый раз, пане ксендз, вы выпили за наше войско. А позвольте и мне, тут, на земле, которую топчут оккупанты, удирая от нас через Бучач на Львов, сказать вам свое слово. Удерут и за Краков, и за Варшаву. "Еще Польска не сгинэла!" - и, чокнувшись, залпом выпил.
Казалось, ксендз бросится обнимать меня. Уже не хихикает, а громко хохочет он басом. В голосе его снова зазвучал металл.
Я следил за ним.
"Кажется, я размягчил тебя".
– А как же пан ксендз посылает простого монаха и поручает ему такое важное дело, как разведка?
– Цо то ест развьедка?
– переспросил мой захмелевший собеседник.
Я напомнил:
– Разведка то же самое, что вывьяд.
Закивав головой и наклонившись ко мне через стол, он тяжело задышал.
– Hex пан пулковник вежи мне. Вацек носит сутану сейчас, когда швабы топчут нашу землю. А когда тшеба, Вацек - капрал войска польскего.
– Это все может быть. Вацек - капрал! Но почему же капрал войска польского слушает вас, служителя господа бога?
– Потому что для капрала ксендз есть его командир.
– Будущий?
– спросил я.
– И бывший, и будущий, - отвечал он, уже не скрываясь.
"Так вот откуда военная выправка и командный голос у человека в сутане и с бабьим лицом".
Я спокойно лег спать, попросив ксендза разбудить меня только через два часа.
– Если ничего не приключится, - добавил я с улыбкой.