Люди с чистой совестью
Шрифт:
– В этой тьме не только колыбу, носа собственного не увидишь, ворчал Горкунов.
– В долине еще темнее, Федя. Остановка. Будем ждать колонну.
Через несколько минут уже раздавался храп. Люди улеглись вокруг скалы Довбуша и сразу уснули. Теперь, чтобы продолжать движение, нужно будет полчаса ходить вдоль колонны, гонять связных и командиров, взывать к партийной совести парторгов. Иначе не поднять смертельно уставших людей.
– Пускай часа два-три поспят, - сказал Руднев.
– Петрович, поручаю тебе вести. Направление - на пастушью хатку. А пока подразведай
Я искал проводника, но он где-то застрял среди навалом лежащих между камней человеческих тел. Может быть, он уснул, а может, и сбежал.
В разведку пошел с Володей Лапиным. Мы прошли шагов двести. Ломали ветки и выкатывали на тропу камни. По ним на ощупь будем возвращаться обратно. Иначе не найти колонну.
Володя остановился.
– Перекресток. Вкопан в землю столб.
Мы осветили его фонариком.
– Столб верстовой. Или пограничный, - определил Лапин.
– А может быть, лесничество?
– почему-то сказал я.
Может быть, потому, что смертельно хотелось обнять этот серый столб и прикорнуть хоть на несколько минут.
– А какая разница?
– удивленно спросил Лапин.
В самом деле. Мы осмотрели столб с винтообразными полосами. Доска с бляхой сбилась набок и заржавела. Только какая-то хищная птица, не то польский орел, не то немецкая курица, проступала сквозь ржавчину.
– Нет, это не лесничество, - заключил Володя.
– Ну, хватит разглядывать столб, Володя. Вперед!
– сказал я из опасения, что через минуту свалюсь и не встану.
Ползем. Вправо начинается дорога. Я слышал веселый шепот своего напарника.
– Эге, это уже не горная тропа, товарищ подполковник. Это дорога, лесной просек. По ней свободно может пройти и конь и обоз. А с трудом - и машины.
Влево, немного поднимаясь в гору, вилась тропа.
– Володя! Дальше мы не пойдем. Тропа найдена. Можно возвращаться.
– Стоп! Что-то есть. Нашел, товарищ подполковник, - зашептал Володя.
Он взял меня за руку и потянул вперед. Посреди тропы я нащупал не то тоненькое деревце, не то воткнутую в землю палку. Как будто примеряя, кому из нас начинать эту смертельную чехарду, мы переставляли на палке кулаки. Верхушка ее была расщеплена. Моя рука сверху. Я ощупываю ладонью - бумага. Выдернул ее из расщелины. Мы сели и ощупали землю вокруг воткнутой палки. На расстоянии полуметра эта довольно высокая жердь была окружена небольшими колышками.
– Погоди, Володя. Давай разберемся. На бумаге, должно быть, что-то написано. Свети.
Лапин долго возился с фонариком, ворчал, открыл его, что-то вертел, поплевывал на контакт. Наконец лампочка дала еле заметный, похожий на светящегося червячка блик. Его хватило лишь на то, чтобы осветить одну-две буквы. Так, повозившись с четверть часа, возвращаясь от буквы к букве, мы наконец прочли: "Форзихтиг, минен".
– А чего это "форзихтиг, минен"? Похоже на фамилию, - сказал Володя.
Глаза слипались. Слушая товарища, я соображаю в полусне, ворочая мысли, как жернова: "Пожалуй, действительно это фамилия. Где-то в немецкой классике это есть. Что-то такое. "Мина фон Берлихинген"?
– Я знал, - сказал Володя.
– Форзихтиг - это эсэсовское звание такое. Помните, изучали мы как-то. Гаулейтер, ландвирт, форзих... Это какой-нибудь большой или самый меньший начальник.
"Но почему же колышки в земле?"
Словно электрический ток пробежал по телу.
– Скорее! Фонарик!
– И я крепко, до боли в пальцах, прижал кнопку, как будто угасающий свет мог от этого разгореться ярче.
Нагнулся к кругу, утыканному колышками. В центре круга я нашел три усика. Рожки, похожие на щупальца улитки, торчали из земли. Так и есть: это противопехотная "лягушка". Самая страшная для человека, взрывающаяся дважды мина. Первым взрывом она выбрасывается из земли. Подпрыгнув на уровень полутора-двух метров, разрывается. Она наносит поражение двумя сотнями шрапнелей, заключенных в ней. Редко убивая, она страшно ранит. Чаще всего в грудь и голову. Такая штучка, взорвавшаяся посреди колонны, может одна вывести из строя полсотни людей... Опытные минеры знают не только, как ее втыкать, но и как вынимать... Были среди наших ребят и такие, которые не раз подрывались на ней, но оставались живы и невредимы... Нужно только после первого скрежещущего взрыва моментально упасть на землю, и смертоносная шрапнель пройдет поверху... Но для этого нужно обладать быстротой реакции летчиков-истребителей.
– Ну ее к черту! Кидайте лягушку, товарищ подполковник! Поползли обратно, - шептал Лапин.
И, задним числом испугавшись, мы поползли назад к спящей колонне. Благо так удобнее нащупывать оставленные ветви и камни. Казалось, вот-вот грянет сзади взрыв.
– А лежачего лягушка-то и не берет... Ага!
– захихикал Лапин.
И мне почудилось, что он в темноте не то показывает язык, не то тычет фигу назад к перекрестку, заминированному врагом.
– Ладно, ползи... пока живой.
"Многое на свете хочет быть, да не бывает!" - ухмыляясь в бороду, я свернулся калачиком и заснул рядом с комиссаром.
37
На рассвете мы с Володей Лапиным вывели роты на полонину Синички. Освеженные сном и прохладным ночным воздухом люди бодро брали подъем. Колонна даже подпирала нас сзади.
– Володя, побыстрее! Прибавь шагу, - шутил Руднев.
– Это они стада на Синичке увидели, товарищ комиссар. Жмут из последнего.
Действительно, люди, предвкушая еду, набирали темп. Но сколько ни рыскали разведчики вокруг колыбы в поисках мяса, ничего не нашли.
На Синичку выбрались роты Горланова, Бакрадзе и та часть отряда, которая перед боем была в хвосте. Подошел уставший Руднев. Под глазами у него легли большие фиолетовые тени.
– Нашли отары?
– спросил он, тяжело дыша.
– Стада исчезли, товарищ комиссар.
– Так и знал. Это - мираж...
– он вытер платком крупные капли пота со лба.
Следя за его усталым жестом, я впервые заметил несвежий воротничок на его гимнастерке. С усилием поднявшись, он отозвал Базыму и меня в сторону.