Люди с чистой совестью
Шрифт:
– Хорошо идут. Быстро, - шептали бойцы.
Впереди шел высокий офицер. На его пилотке сбоку беленький цветок с кокетливо изогнутыми лепестками. Он похож на ромашку.
"Нет. Это не мирная ромашка. Это - эдельвейс, отличительный знак немецких горных стрелков".
– Вижу глаза фашиста, - шепчет кто-то рядом.
"Какие глаза у офицера с эдельвейсом на пилотке?"
– Погоди еще, - хотел шепнуть Бакрадзе.
Но шепот не удался его широкой глотке. В этот миг и я различил глаза своего немца. Они серые. Нет, голубые. Голос Бакрадзе заставил его удивленно поднять левую бровь. Глаза голубые, они забегали и сразу
Оглушительный треск. Это во весь рост поднялся Бакрадзе.
– Хлопцы, огонь!
Швырнув одновременно две гранаты, он прыгнул в окоп.
Здесь уже нет доблести. Доблесть была в том, чтобы выдержать и подпустить фашистов на десять - пятнадцать шагов. А сейчас происходило просто избиение. Из всей роты фашистов вниз сбежали считанные егери. Остальные легли перед каменным бруствером. После первого же залпа, предоставив автоматчикам добивать вражескую разведку, я побежал вдоль окопа. Надо было перенести огонь всех пулеметов по главной колонне немцев. Она в недоумении остановилась за полкилометра внизу. Скучилась.
– Пулеметы! Огонь по колонне!
Это не так легко - на ходу побороть инерцию и в нужный момент изменить стихийный бешеный скок боя. Да еще ближнего, на десяток шагов. Но все же удалось! По толпе мулов и фашистов уже вели огонь наши пулеметы. Может быть, там вдали и не было больше потерь. Но было бегство. Пусть бегут. Им потом труднее будет подниматься. Они поскользнутся на собственной крови. Своя кровь ведь очень скользкая и тяжелая.
Несколько минут - и все кончено.
Передышка кстати. Люди протирали накалившиеся стволы, задымленные затворы, перезаряжали диски. Я тоже снял диск своего ППШ. Открыл его. Что такое? Всего израсходовано восемь патронов. Не помню, когда я менял диск в бою. И запасный диск тоже тяжелый. Он полон патронов. Значит, за весь бой я дал всего одну очередь. Интересно! Что из этого следует? А то, что всего год назад, в первой своей засаде, я израсходовал все свои патроны, то есть был в бою стрелком. А теперь? Сам стрелял мало, но направлял огонь бойцов. Не в этом ли смысл командирского искусства? Обуздать свой законный азарт бойца и тем усилить огонь подчиненных? Так или не так, но одно знаю наверняка: теперь вражеских трупов было больше раз в десять. Прибежавший от Руднева связной подал мне записку.
"Колонна нашлась. Продержитесь еще немного, орлы!"
Когда стало ясно, что атака окончательно отбита, я пошел к колыбе.
Подошли Войцехович, Аксенов, Павловский.
– Они вчера взяли слишком вправо, - сказал Базыма.
– Куда вас понесло?
– пошутил Руднев.
– В преисподнюю, - ответил Войцехович.
– Булы у черта в гостях, - мрачно говорит Павловский.
– Если бы не немецкие танки, дошли б до самой Яремчи. Теперь нам как раз курорт требуется.
Оказывается, Яремча - курортный городок на берегу Прута.
– Как же вы выбрались с этого курорта?
– спросил Ковпак.
– По азимуту Войцехович вывел, щоб его на той свит такой азимут выводил!
– ругался Павловский.
Связные - злые гении Павловского - объяснили причину его злости. Заметив колонну немцев, стоявшую на шоссе с зажженными фарами, хлопцы свернули с тропы. Стали выходить напрямик, по азимуту. Озлобление Павловского было вызвано тем, что по азимуту Вася вышел на обрыв. Почти все лошади свалились в пропасть. Ночью никто не обратил на это внимание. У всех была
Вот когда слово "азимут" показалось людям, попавшим в тяжелое положение в горах, чем-то чудовищным. Азимут - прямой путь, прочерченный мысленно по земной поверхности, здесь, в горах, мог погубить отряд. Еще один такой ночной "марш по азимуту" и...
– Как же это ты, Вася?
– тихо укорял своего помощника Базыма.
– Я старался вывести. Тут на полонине стада были...
– Оставь, Григорий Яковлевич. Вывел - и молодец. А стада... это мираж...
– устало сказал комиссар.
– Как, Семен Васильевич?
– Слова застряли в горле у Войцеховича.
Он смотрел остекленевшим взглядом куда-то поверх наших голов. Я повернулся по направлению его взгляда. Три бойца подошедшей по азимуту группы, собрав кости уже съеденной нами овцы и ягненка, скрылись в глухом ельнике.
38
Немцы больше не пытались нас атаковать со стороны Яремчи. Противник был замечен с другой стороны Синички. А через час после отбитой первой атаки на Бакрадзе и Горланова обрушились немецкие самолеты. Они как будто с ума сошли от бессильной злости. Бомбовые удары сыпались один за другим.
По приказу Руднева я направился к старым окопам. Горланов закусывал в пятидесяти метрах от окопа. Он пил из немецкой фляги кофе. Перед ним лежала гора немецких документов. Он весело засмеялся.
– Никакой жалости не имеют воздушные гансы. Не успели мы своих фашистов выпотрошить как следует, налетели, и давай молотить своих мертвецов. Вы поглядите - ни одного целого нет.
Действительно, так бесславно погибшая немецкая рота привлекла внимание немецких самолетов.
Трупы, лежавшие впереди старых окопов, представляли собой жалкое зрелище. Вероятно, на каждого убитого фашиста было потрачено несколько бомб; земля была изорвана в клочья, изрыта воронками, части тел заброшены на кусты и деревья, лохмотья одежды и кишок свисали с веток сосен и буков.
– Боевые деревья стоят на склонах Карпат, - подмигнул мне Сережа Горланов.
На всем склоне до самой Яремчи не было видно движения немцев. Самолеты бомбили от бессильной злости. А может быть, отвлекали наше внимание, подготовляя атаку на другом склоне горы. Скорее всего и то и другое.
Уверившись, что наша оборона здесь крепка, я возвратился к штабу.
Но в центре обороны было плохо. Большая часть отряда, измученная хождением по Васиному "азимуту", лежала замертво. Лихорадочный румянец на щеках, опухшие руки и ноги, болезненный сон с открытыми глазами.
Что всего хуже - люди иногда вставали и брели куда глаза глядят, забыв взять с собой оружие.
Руднев с тревогой сказал:
– Побросали ящики с патронами и толом.
– Как? Все?
– Нет, конечно. Но были такие случаи. И что делать - не знаю. В других условиях для примера расстрелять нужно было бы одного-двух. А тут рука не поднимается.
В этот день пришло спасение. Не гуцульские стада, не трофеи, не даже манна с неба. Спасение пришло от чудовищной скаредности Павловского. Кто-то пронюхал: Павловский тащит по горам три мешка сахара. Панин побежал к Рудневу, требуя чуть ли не расстрела старого скупердяя.