Люди с чистой совестью
Шрифт:
– Вы видите только одно - мы в опасности. И я вижу это. Но ведь знаешь еще что...
– Он сбросил фуражку и задумчиво провел ладонью по лбу.
– Моряк во время бури руководствуется не волной, которая ему угрожает, а звездой, указывающей ему путь.
– Красивые слова, - сказал Воронько, по привычке вынимая затрепанный блокнот.
Руднев вытер лоб и сказал тихо:
– Ленинские слова, Платон! Это здорово, друзья, что Чусовитин вывел нас на такую высоту. Теперь мы хоть не будем плутать. Маскируйтесь! Штаб, за работу! Ориентируйтесь. Это,
Штабники поняли комиссара с полуслова. Закипела работа, благо "стрекозы", отбомбившись, улетели.
Через полчаса минер Воронько вырвал из блокнота чисток и протянул мне. Там было написано следующее:
Вiн тут стояв на чорнiй скелi
У жовтiм гумовiм плащi,
I сонця променi веселi
Квiтчали золотом кущi.
Вiн тут стояв стрункий, плечистий,
Мов з бронзи литий на вiки.
Iз гiр, по стежцi камянистiй,
Неслась вода на лотоки.
Немов шукаючи двобою
Iз тим, що в бронзi, на горi
Стояв i бачив пiд собою
Вiки у щастi та добрi...
Таким именно запомнился Семен Васильевич Руднев всем нам, участникам этой памятной командирской рекогносцировки. Кинооператор Борис Вакар снял на пленку эту группу. Пленка уцелела, а храбрый оператор погиб. (Затем и пленка затерялась - не в Карпатских горах, а в дебрях киностудий.)
Руднева запомнили мы все именно таким, каким увидал его поэт...
Вiн бачив мир, такий, як тиша
Пiсля грозовоi пори,
И край його тим миром дише,
А вiн на виступi гори
Стоiть у бронзi монолiтнiй
Серед Карпатских верховин.
Пiслягрозовий вечiр лiтний
Над ними розгортуэ свiй плин...
На высоте 1713 разведчики обложили камнями останки славного разведчика Чусовитина и начали спуск по кряжу. Хребет вел нас в урочище Шевка.
С этой высоты мы по-иному увидели Карпатские горы. Мы оценили их сквозь призму двухнедельного опыта и вступили в новый этап борьбы.
36
Перевалив через высоту 1713, по хребту пошли на снижение. Вправо, мимо бурелома, зигзагообразно извивалась горная тропа. Влево - старая вырубка. Она заросла кустами и молодым ельником. Дальше шла более свежая вырубка. Сваленные оранжевые сосны лежали на крутом склоне. Ветви их торчали, как ребра павших коней; на пнях - крупные слезы смолки.
Километра два снижалась тропа, а затем уходила в пологую долину. Сверились по карте.
– Шивка. То есть Шивка, - сказал молодой гуцул, чабан из Яремчи, взятый нами проводником на верблюдоподобной вершине.
– Од камня Довбуша праворуч пойдете шоссой на Яремчу; прямо - на Сэнэчку, леворуч будет Пасечная и Зеленая.
– Опять камень Довбуша! Сколько же их?
– спрашивает проводника Горкунов.
– Го-го! Их богато! Все эти верховины Довбушем исхожены.
– А который самый главный?
– Самый главный - наш, яремчанський.
Гуцул в Зеленице считал свой камень самым главным. Будь у меня время, я бы услыхал новый вариант Довбушиады. Этот Довбуш обязательно был бы родом из Яремчи. Ангелы, и черти, и силы небесные, дающие возможность хилому от рождения человеку таскать на крутую гору огромные скалы, где вы? Что делать нам, не верящим ни в сон, ни в чох, ни в птичий грай?!
Фантазия народа, живущего в этих горах, заставляет его таскать на вершины камни, которые не под силу сдвинуть и слону, только потому, что народ верит в благородство человеческого сердца. Кто знает, пройдут годы, и, может быть, творчество этого забитого, но талантливого народа создаст новые легенды. В них Ковпака объявят братом Довбуша. Появятся новые памятки, вырезанные из бука и граба, высеченные из гранита.
А сейчас нужно было вести колонну вперед. Скорей отводить ее от лысой вершины 1713, пока не заправились на неизвестном нам аэродроме "стрекозы" или не привели с собой "мессеров".
Пройдя лесом еще километр, мы вышли на опушку. Тропа круто спускалась вниз. Несколько лысых холмин слева были совсем свободны от растительности. У подножия их явно чувствовался перекресток троп. Скала на перекрестке была словно нарочно заброшена сюда карпатским великаном. На ней издали угадывались те же надписи - символы упорства и веры народной.
– Камень Довбуша!
– голос гуцула звучал торжественно и молодо.
– Что за люди там, на холме?
Я поднял бинокль в сторону левого холма, указанного Горкуновым. Люди были увлечены какой-то работой и не видели нас.
За готовым бруствером хорошо видна самоварная труба миномета.
– Ясно. Немцы!
Пока связной мчался (конечно, он мчался, хотя и еле передвигал от голода и усталости ноги) к Ковпаку и Рудневу, мы с Горкуновым быстро приняли решение.
– Що у нас под рукой?
– спросил я Федю.
– Только одна восьмая рота Сережи Горланова.
– Ее надо бросить в обход. Задача: сбить немецкую группу с лысины холма.
– Хорошо, если у камня Довбуша нет второй такой же, - вслух размышлял Горкунов.
Подошел Базыма. Он одобрил наш план. Рота Горланова скрылась в вырубке.
Правой стороной, настолько ниже тропы, чтобы оставаться невидимой для немецкой группы на холме, колонна продолжала свой путь.
– Другого выхода нет, - бормотал Базыма.
– Если у камня Довбуша немцы выставили роту, батальон, даже полк - черт возьми!
– если они выдолбили там окопы, построили дзоты, все равно - мы прорвемся. Потому что другого выхода нет.
Мы напряженно прислушивались. Стук топора на холме, где укреплялись враги, звучал, как звон железа, лай собак напоминал рыканье дикого зверя, простые доски звенели, как колокола, - так удивительно деформировался здесь звук.