Люди Солнца
Шрифт:
Мирная и, как ни странно сказать, – неторопливая суета шуршала в огромном зале. Босоногие девчоночки в белом, шлёпая по тщательно отмытому полу, носили блюда от плит к столу. Женщины, уютно-домашние, стояли возле плит тесной стайкой. Носатый, тоже босиком, с закатанными до колен штанинами, гулко стучал пятками, переправляя из ледника на стол бочонок с грибами. Генри, о, наконец-то он покинул свой пост у печи в мебельной мастерской! – с неподражаемой почтительностью расположился на высоком, новеньком, сверкающем свежеструганной древесиной стуле с пюпитром, имея на
– Это и есть повар французского короля? – с явным любопытством спросил Стив…
И вдруг оборвал себя на полуслове. Я уловил краем взгляда, что он вдруг становится ниже ростом. Быстро вернул взгляд с Поля-Луи – и да, – Стив медленно опускался на колено. Эвелин подходила к нему, и шли также Симония, жена Себастьяна, жена кузнеца Климента, Кристина Киллингворт и Анна-Луиза, – знакомиться.
– Вот так, – глухо сказал стоящий на колене Стив, – судьба даёт испытания. Я, трижды пытавшийся убить вашего мужа, теперь перед вами, и прошу не только прощения, но и гостеприимства.
Эвелин приблизилась, наклонилась над его седой головой и поцеловала в макушку.
– Мир вам, – негромко сказала она. – Будьте гостем.
Здесь я должен отвлечься и, пока все рассаживаются за столом, сообщить потрясшее меня наблюдение. Когда я смотрел на приближающихся к непростым гостям женщин, я увидел ЭТО. Из всех женщин, шедших по чистейше отмытому полу каминного зала, лишь Кристина Киллингворт сохранила свою девичью гибкость. А Эвелин в поясе была полна и округла, и с такими же щедрыми станами шли жена Себастьяна, и жена Климента, и Симония, которую обвенчал с Готлибом Серый лекарь ещё в «Девяти звёздах», и так же – Анна-Луиза! Поистине – аллегория плодородия! Какие-то есть в воздухе «Шервуда» невидимые «дрожжи жизни». Волшебно-изобильное место!
Далее последовал обед. Изумительно вкусный, удивляющий, прихотливый. И я был, признаться, несколько смущён тем, что Стив почти ничего не съел. Да, он вежливо пробовал, но видно было, что его состояние держит его в явной дали от застольных роскошеств. И, когда трапеза завершилась, он вдруг произнёс:
– Люди, которых Бог послал мне видеть в эту минуту! Если позволите мне сказать…
– Говори, Стив, – приободрил его я. – Здесь нет ни одного человека, кто был бы к тебе недоброжелателен. Говори.
– После дикой, изломанной жизни моей, оставшейся в прошлом, я горячо мечтаю провести остаток дней своих в монашеской келье. Я много и мучительно боялся – что обязательно для этого нужно исповедоваться, и не представлял, как можно рассказать чужому человеку, пусть даже священнику, то, в чём самому-то себе нет силы признаться. И вот сейчас, перед вами, так тепло принявшими меня, я хочу исповедаться. Меня толкнул к этому отчаянному поступку вот тот молодой человек, который умеет быстро писать в свою тетрадку. – Стив кивнул в сторону приподнявшегося за столом Генри. – Если у вас остались ещё чернила – запишите хоть немного из того, что я расскажу. Потому что, убеждён, вы не совсем знаете, какой человек
Жизнь остановилась в имении «Шервуд». Все, собравшиеся за столом, замерев, слушали беспощадно-откровенный рассказ бывшего пирата, не замечая, как текут час за часом.
– Вот и вся загадка, – закончил немного даже охрипший Стив, – кому вручаешь судьбу свою, бесу или же ангелу. Том сегодня выразил её в словах для меня. Он сказал: «Я создавал, а ты грабил». Но он так сказал, жалея меня. Потому что я… Да, грабил. Но не в этом ужас, разрывающий сейчас моё сердце. Потому что я ещё… Убивал.
И он смолк, прерывисто, шумно вздохнув. И в ту же секунду разом вздохнули несколько детишек «Шервуда», отпуская измучившее их напряжение. А Стив, привстав за столом, с багровым, перекошенным судорогой лицом, завершил:
– Вот. Простите…
И сел. И вдруг вздрогнули все – кто-то гулко уронил на стол ложку.
– Ой, – пискнул Тоб.
И, видя, что на секунду все лица повернулись к нему, встал и глядя в сторону Стива признался:
– В моей голове сложился стих для вас. Короткий.
И продекламировал:
«Как бешеный зверь, Он нёс людям горе. Их слёзы теперь - В его приговоре».Стив вздрогнул. Верхняя губа его взялась морщинами, приподнявшись к носу. Вздрогнул и я: это был мучительный оскал смертельно раненного животного. Взглянув на Тоба, я глухо сказал:
Добрый ты…
И вдруг кто-то из девочек, кажется, Грэта, громко и горько заплакала.
Чудо без маски
Тяжёлая минута была пережита, пройдена. После завтрака все, кроме тех, кто занялся столом и посудой, вышли во двор. Пятеро новых мальчишек, пришедших в гости, подошли ко мне и поблагодарили за невероятный обед. И, раз уж столько собралось сегодня гостей, я повёл всех показывать замок: Стива, портовых мальчишек, питомцев Гювайзена, Барта с Милинией, Быка, Тонну.
В любом помещении, куда бы мы ни зашли, струилась работа.
В «лесном» цейхгаузе мои матросы с «Форта» перекатывали и сортировали брёвна.
В лесопильне грохотал стальной огромный «паук».
Климент и Бубен в кузне, не обращая на нас внимания, добывали музыку из наковальни.
В гончарном цейхгаузе мастер как раз вынимал из печи посуду, обожжённую на второй раз, уже с глазурью, и Пит ещё горячие блюда расставлял на длинном столе. Мы, пришедшие, зачарованно перебирали их, любуясь узорами.
В стекольную мануфактуру нас не пустили: в час разлива расплавленного стекла там попросту запирали дверь.
Дошли до канатного цейхгауза, из которого слышалось пение. Заглянули. Пение смолкло, и старшина артели быстро встал и пошёл к нам, кивая на ходу и улыбаясь.