Люди сороковых годов
Шрифт:
Как сообщил в своем "Кратком обзоре боевых действий танковых частей 16-й армии за период с 16 ноября 1941 г. по 1 января 1942 г.", направленном начальнику управления боевой подготовки Главного автобронетанкового управления, начальник АБТВ этой армии подполковник Орел, только на ее участке гитлеровцы сосредоточили 4 танковые дивизии, дивизию СС "Империя" и 3 пехотные дивизии; у них было примерно 600 танков. 16-я армия располагала тогда всего лишь 140 танками.
Непосредственный участник этих драматических событий, уже хорошо знакомый читателю Я. Я. Комлов, так описывал в письме ко мне 15 октября 1971
Три дня - 16, 17 и 18 ноября советские воины геройски сдерживали натиск фашистов в этом районе. Именно в эти дни совершили свои легендарные подвиги 28 героев-панфиловцев у Дубосеково, 10 саперов у Строково и танкисты Бурды у Матренино. Лишь к вечеру восемнадцатого ноября немцам удалось прорвать оборону панфиловцев на ее правом фланге в районе Лысцово, Шишкино, Гусенево, и на левом - у Дубосеково и Ширяево.
Гитлеровцы двинулись в обход Чисмены и вышли на Волоколамское шоссе в тылу у нас - в районе деревни Гряды. Но окружить наши части гитлеровцам не удалось - 19 ноября штаб Катукова был уже в Колпаках, а затем в Надеждино. Наша бригада вместе с панфиловской дивизией и кавалерийским корпусом Доватора продолжала вести тяжелые бои, проявляя поистине невиданную смелость и упорство.
Да, катуковцы снова и снова совершали удивительные подвиги, и опять отличался Лавриненко. В горький ноябрьский день, когда разрывом вражеской мины был убит генерал Панфилов, Лавриненко оказался свидетелем этого трагического события: ему было поручено прикрывать его командный пункт.
Обстановка была неимоверно трудной: прорвавшиеся фашистские танки уже подходили к деревне, где находился этот командный пункт. Лавриненко насчитал восемь вражеских машин. "Заводи мотор!" - скомандовал он своему механику, Бедному, и танк помчался навстречу гитлеровцам.
Лавриненко сам сел за пушку и семью снарядами зажег семь немецких танков - такой это был мастер огня. Но в это время в деревню ворвались еще несколько вражеских машин. Один снаряд пробил броню "тридцатьчетверки". Раздался взрыв. Лавриненко и Федоров вытащили умирающего радиста Шарова, а Бедный погиб за рычагами горящего танка. Атака фашистов была отбита. Но обстановка оставалась крайне напряженной...
Вот так мы и воевали в эти трудные ноябрьские дни 1941 года. В этих боях отличились многие, в том числе Лехман, Якимчук, Бурда, Биндас, Попов, Самохин, Бороднин, Михайлов, Афонин, Яковенко и другие - всех не перечислишь!"
Мы, сотрудники отдела фронта "Комсомольской правды", в эти дни с особым напряжением следили за тем, что происходило на Волоколамском шоссе, - всем было ясно, что от исхода событий на этом участке зависит многое, очень многое. А военные корреспонденты, выезжавшие на передний край с раннего утра, возвращались в редакцию все быстрее - расстояние до линии фронта, хотя и медленно, сокращалось.
В холодный день 26 ноября в
– Из Истры... Гитлеровцы форсировали реку, заняли монастырь...
– И добавил, вытаскивая из-за пазухи новенький парабеллум: - Тысяча и одна ночь! Это от Лавриненко...
Ошеломленные известием о том, что фашисты уже в Истре, мы начали требовать подробностей, но Фишман только вздохнул и отправился проявлять пленку. На снимке, который он показал нам через час, было снято горящее селение. Посреди площади в дыму и гари стоял танк Т-34, а возле него наш старый друг старший лейтенант Дмитрий Лавриненко.
К этому времени половина Истры уже была занята немцами, а вторую половину удерживали наши войска. Лавриненко со своим танком прикрывал одно из важных направлений, находясь в районе деревни Соколово. Буквально в две минуты он рассказал фоторепортеру, что произошло, постоял тридцать секунд перед объективом, дал Фишману прикурить, а потом сердито сунул ему трофейный пистолет и сказал:
– Возьми на память, пригодится. Еще тепленький... И тут же крикнул:
– Что же ты стоишь, дурак? Не видишь - мне воевать надо! Лавриненко влез в танк, захлопнул люк, и машина, громко трубя, умчалась в бой.
– Ну я и ушел, - немного обиженно закончил свой рассказ наш фоторепортер.
– И хорошо сделал, что ушел: там мины падать начали.
Фишман бежал полкилометра к оставленной им машине. Кругом все пылало и взрывалось. Сзади вставали высокие стены дыма: это горело нефтехранилище.
Через день линия фронта еще ближе придвинулась к Москве, и мы встретились со старыми знакомыми неподалеку от городской заставы - в то время грохот канонады явственно доносился до холодных прокуренных кабинетов редакции нашей газеты на улице "Правды". Танкисты по-прежнему не падали духом, хотя смертельная усталость лежала на их лицах: они не выходили из боя уже много дней. И что за бои это были!..
– Когда-нибудь про эту войну будут писать книги, - задумчиво сказал мне комиссар Бойко, - и какие книги! Вот тогда и напишут про то, как мы уходили из Чисмены. Мы держались там до последней возможности, чуть не попали в окружение. С правого фланга доносят: "Немцы зашли на три километра в тыл!" Катуков отвечает: "Стоять насмерть". С левого фланга сообщают: "Нас обходят!" - "Не пускайте фашистов". Звонит командир танкового полка Еремин: "Гитлеровцы включились в мой телефонный провод".
– "Держись". Так и стояли, пока прибыла шифровка из штаба армии с приказом отходить.
Мне вспомнилась тихая деревушка, в которой нас принимали гостеприимные танкисты две недели тому назад, кудрявые дымки над трубами, ребятишки на салазках, и тишина, странная, удивительная фронтовая тишина. На фронте мы ко многому привыкли и теперь отлично знали, во что превращаются такие деревушки после того, как через них перехлестывает вал войны.
В этот раз я только мельком видел генерала - он еще больше похудел и осунулся: приступ застарелой болезни скрутил его, и только чудовищное напряжение воли давало ему возможность сохранять все тот же невозмутимый и немного ироничный тон.