Люди среди людей
Шрифт:
Чем дольше я думал обо всем этом, тем горше представлялась мне нанесенная обида. Очевидно, для него я просто мальчишка, бедный родственник, чье расположение можно купить какими-то подарками, лишней порцией мороженого. Плевал я на его подарки! И мороженого больше не возьму. Зачем мне каждый день таскаться с ним по городу, если нет между нами настоящего мужского доверия?
Я вышел за ворота насупленный и раздраженный. Сел на скамейку, твердо решив при первом появлении дяди Володи высказать ему все, что накипело. Я ждал. Стало смеркаться. Дядя Володя все не приходил. Соседки на скамейке лузгали семечки. Потом и соседки ушли. В окнах стали зажигаться огни. А может быть, он уехал совсем? От этой мысли мой обличительный запал сразу угас. Вспомнилось:
Он появился, когда я совсем уже потерял всякую надежду его увидеть. Вышел из темноты, узнал меня и, очевидно все поняв, дружески, как в день нашего первого знакомства, положил мне на плечо руку.
– Вы ждали меня? Простите. Возникли срочные дела.
Домой к нам заходить он не захотел. Коротко сказал: «Пойдемте» - и молча повел за собой через ночной город. Обличительная речь, которую я так старательно готовил, давно испарилась из головы. Я шел донельзя довольный, улыбаясь во тьме, как бездомная собака, у которой неожиданно объявился хозяин. Мы прошли мимо черной громады собора, свернули с шумной Дерибасовской и вышли на Приморский бульвар. Теперь я видел, что дядя прямиком ведет меня в свою гостиницу, куда никогда раньше не приглашал. В вестибюле величественный швейцар сделал попытку преградить мне дорогу, но мой спутник коротким решительным жестом отстранил его.
Мы ужинали в ресторане, огромном шикарном зале с пальмами в кадках и хрустящими, как снежный наст, салфетками. Собственно, ужинал я один: дядя объяснил, что после семи он никогда не ест, и только для компании выпил чашку чая. Зато мне он то и дело подкладывал всякие вкусные вещи и подливал в бокал шипучее ситро. Сначала я стеснялся своих голых локтей, пальцев с заусеницами и пыльных сандалий на босу ногу, но вскоре все забыл и откровенно предался пиршеству.
Когда мы вошли в дядин номер, настроение у меня было отличное. Усевшись в мягкое кресло, я стал оглядываться вокруг. Гостиничные картины, ковры и бархатные портьеры показались верхом богатства и изящества. Какое-то время хмельная сытость ограждала меня от грустных мыслей. Я не сразу даже сообразил, что означают три стоящие в углу, перетянутые ремнями чемодана. И вдруг осенило: упакованные, деловито сверкающие замками чемоданы - предвестники близкого расставания. Значит, дядя действительно уезжает! И этот ужин - прощальный. Мы долго сидели молча перед массивным мраморным камином, где давно уже не было ничего, кроме пыли и седой гари от некогда ярко пылавших поленьев.
– Все эти дни вам хотелось задать мне какой-то вопрос, но что-то вас удерживало. Не правда ли?
Мне стало совестно. Он даже это заметил.
– Пустяки, - сказал я как можно более беспечно, - просто болтают про вас всякую всячину. Вот и хотелось спросить… Почему вы ничего про себя не рассказываете?
Дядя долго не отвечал. Стоял спиной ко мне у высокого полукруглого окна, за которым виднелись огни порта и стоящих на рейде кораблей. Потом повернулся, сел на стул совсем близко. Медленным голосом тихо, почти шепотом заговорил:
– Людей чаще всего интересует чужая жизнь из-за пустоты своей собственной. Они радуются чужим ошибкам и промахам, ибо это оправдывает их в собственных глазах. Чужие успехи, наоборот, рождают алчность и бесплодные надежды. Бессмысленно распахивать кладовую души перед нищими: они не станут от этого богаче. Но тебе (он впервые назвал меня на «ты»), тебе я кое-что открою. Такие, как ты, начинают новую жизнь. Надеюсь, ты и твои сверстники найдете в том, что я тебе расскажу, кое-что для себя поучительное.
…Я пришел домой глубокой ночью. Сказал перепуганной маме, что провожал дядю Володю, и обессиленный повалился на раскладную парусиновую койку. Спать не мог. Меня кидало и носило по странам и морям, во времени и пространстве. Как
Осенью 1930 года короткая заметка в газете сообщила, что в Лозанне (Швейцария) на семьдесят первом году жизни скончался знаменитый бактериолог, уроженец Одессы, Владимир Ааронович Хавкин. А за полтора года до этого мы получили по почте несколько зарубежных журналов, где с- продолжением печатались статьи дяди Володи о его поездке в Советский Союз. Я учился тогда на первом курсе медицинского института и отнес журналы старенькой нашей преподавательнице французского языка. «Вы счастливец, что знали его, - сказала она, возвращая статьи.
– Ваш дядя достиг мировой известности, почти всю жизнь провел за границей и все-таки не утратил любви к стране, в которой родился. Это говорит о большом сердце. Постарайтесь быть достойным его».
Может быть, после того разговора и появилось у меня желание рассказать людям о Владимире Хавкине. Я начал разыскивать и собирать каждое упоминание о нем: в письмах родных и знакомых, в архивах, в русских и иностранных газетах. Прошло много лет. И вот теперь, когда сам я далеко не молод, я наконец взялся за книгу о докторе Хавкине. Из всего того, что я знаю, прочитал, услышал, я выбрал только пять дней и ныне пишу хронику этих самых, на мой взгляд, замечательных дней его жизни. «Только пять?
– скажут мне.
– Так мало значительных дней было в биографии ученого?» Тому, кто задаст этот вопрос, я отвечу индийским изречением: «Один день жизни обладающего кипучей энергией лучше столетнего существования ленивого и лишенного энергии человека». Эта истина была записана впервые дочти две с половиной тысячи лет назад.
Глава первая
ВРЕМЯ БРОСАТЬ КАМНИ
Одесса.
21 июня 1882 года. Понедельник
Начальник
жандармского
управления
г. Одесса,
12 мая 1882 года
№ 2406
I
Секретно
В департамент государственной полиции
Имею честь донести, что в г. Одессе существует социально-революционный кружок, организованный студентом Анненковым и некоей Татьяной Михайловной, и что в состав этого сообщества вошли студенты Лебединцев, Мануйлов, Хавкин, Песис и много других лиц, фамилии которых остались неизвестными. Ввиду последнего обстоятельства я признал необходимым прежде, нежели приступить к дознанию об упомянутых лицах, учредить за ними секретное наблюдение, а главным образом за Анненковым…