Люди войны
Шрифт:
Как подменили, что за ерунду говорит московский генерал. Но быстро разобрались: оказывается, в батальоне в тот момент было два капитана с фамилией Скрипченко, и оба - Викторы.
Сапер Скрипченко, конечно, офицер был заслуженный и уже награжден орденом, но известность его никак не могла быть настолько широкой, чтобы генерал для встречи с ним полез на передовую. Когда гость уехал, командиры к Виктору с вопросами:
– Кто он тебе?
– Друг отца жены, - ответил товарищам по оружию.
– Молодец, храбрый генерал! А чего ты раньше не говорил о своем знакомом генерале?
– Так он не
Недавно Александр Захарченко в поселок Безыменный приезжал. Захотел встретиться с бойцами на передке. "Мы ему говорим: там есть реальная опасность обстрела, вам находиться на позициях нельзя, - рассказывал мне об этом визите Скрипа.
– Захар нам отвечает: я глава республики, мне можно".
– Встретился с бойцами?
– спросил, потому что Виктор частенько не заканчивал свои рассказы о начальстве.
– Встретился. Он вообще-то, смелый мужик. Многого не понимает в армейском "образе жизни", сам из гражданских, но быстро учится. И не трус, это точно.
С главой республики у Виктора сложились вполне рабочие отношения. Приятельскими их не назовешь, они люди разных поколений и различных дорог судьбы. "Но фамилии у нас одинаковые, обе на - о", - смеялся Скрипа, когда рассказывал о своей встрече с генералом.
На этот раз - с генералом вооруженных сил, в которых служит последние три года. Возникновение этой военной силы он не мог предугадать или спланировать, потому как он сапер, а не политик, но в становлении этой силы он принимал и принимает личное участие.
Не он один.
– Витя, скажи по-честному, как ты здесь оказался?
– я в первые дни не знал, что подобные вопросы нет смысла задавать: глубинный мотив принятия решения не откроет никто и никому.
– По-честному слишком долго объяснять: тут и семейные дела, и со смыслом жизни неразбериха, короче, я понял, где я нужен. Купил себе одежду, что нужна мне в поле, не улыбайся, я правда купил себе полевую форму в магазине, приезжаю, нахожу каких-то местных командиров, похожих на махновцев, докладываю о своей специальности, о том, в каких странах работал, где минировал, где разминировал. Они мне: подождите вон в той комнате. Иду в ту комнату, жду. Рядом какие-то парни, тоже ждут. Болтают, спрашивают друг друга: а ты откуда, а ты? А один прислонился к стенке, шляпу-туркестанку на глаза натянул и молчит. Я тоже ни с кем ни о чем не болтаю. Потом меня зовут, распределяют: иди туда, найди того, он скажет, что тебе делать. Уже собрался уходить, и тут меня догоняет тот, что под туркестанкой лицо скрывал, и спрашивает: "Дядя Витя, мне теперь как вас называть?". А это - мой солдат из моей роты - в афгане.
Обнялись, переговорили. Нас, вернее наших, с кем прошли все перевалы, тут уже было много. Вот так мы "оказались".
– Этот, в туркестанке, он все еще здесь или уже уехал?
– Его позывной - Серп. Он исчезал, на связь не выходил, но пару дней назад ответил на звонок: тут. Он, предполагаю, в Сирию летал.
– Военный человек - одна война, другая...
– Серп на войне всю свою жизнь. Мы знали, чем мы будем заниматься. Нам это еще в военном училище объяснили. И, как видишь, не обманули.
ВЕРЕВКА
Родители
Присматривать за ним попросили Михалыча, человека, у которого за спиной было 27 лет отсидки в лагерях и тюрьмах. "Нос и уши у него были отморожены, а ходил он почему-то в красных штанах", - вспомнил Виктор некоторые детали внешнего образа воспитателя.
Поскольку лагерь геологов стоял на обрывистом берегу реки, а малыш Витя постоянно стремился подойти к краю берега, Михалыч взял веревку, отмерил нужную длину, один конец привязал к дереву у палаток, а второй к ноге любопытного карапуза. Тот побежит к обрыву, бамс - веревка натягивается, нога останавливается, карапуз падает, так и не добежав до края, откуда непременно бы свалился и покалечился.
"Отец вечером возвращается, а я сижу, реву. Что плачешь, сын? А-а-а, и пальцем показываю на узел, который связан на моей ножке, - такой у нас в тайге был детский сад", - рассказывал Виктор.
Потом он переключился в воспоминаниях на время, когда из "детского сада" пошел в школу, а я сделал зарубочку в своем сознании - не забудь про веревку.
Веревка - обычная вещь, так необходимая в быту. Но вот скажи любому человеку: готовь себе веревку, и всё - ты станешь враг ему до конца жизни. Произнесешь лишь пару слов, но разорвешь душу другому человеку так, что никакими дружескими узами уже не свяжешь.
Не знаю, прав ли я, но войны начинаются не по причине нехватки пищи или территорий. Они начинаются от слов, оскорбляющих и унижающих тех, кто их услышал. Сначала было слово, а уж потом война.
И Первая мировая началась не с выстрела в Сараево. Стрелок тот по имени Гаврила, кстати, был подданным Австро-Венгерской империи, он хотя и серб по национальности, но в Сербии не жил. Год за годом цивилизованная Вена утверждала, что ей мешает дикий варварский народ, оставшийся в средневековье, что сербские крестьяне-пастухи не достойны уважения с точки зрения культурного общества Европы, где на балах танцуют вальсы Штрауса, а в городах стоят дворцы и есть вокзалы из ажурного металла.
Сербы в глазах австрийцев, даже на официально-императорском уровне, то есть на уровне элиты, по признаку благоустройства быта и сохраняющихся народных традиций, считались как бы - не совсем люди. Их долго оскорбляли словом, причем, в печати, и выстрел наконец-то прозвучал - от серба по крови предков.
Он был студентом, стрелять прицельно не умел, попал сначала в женщину, супругу Фердинанда. Трагедия сразу начиналась, как бессмысленная бойня. Естественно, покушение стало "желанным" поводом для карательного обстрела приморского сербского городка, после чего кошмар взаимной мести "за поруганную честь" достиг вселенского масштаба.
Вторая Мировая разве началась 1 сентября 1939 года? Она началась на следующий день после окончания первой. "Нас унизили", "мы отомстим", опять даются публичные определения народам, что "не достойны" жить по соседству, опять "моя борьба" за счастье "нации", и понеслись войска по кочкам.