M&D
Шрифт:
Когда Наполеон захватил Венецию, он закрыл монастыри и многие снёс, вместе с их церквями. В настоящее время в городе всё ещё есть несколько женских и мужских монастырей, но их становится всё меньше.
Венеция – родина знаменитого авантюриста и ловеласа Джакомо Казановы, чьё имя стало нарицательным. Венецианец Андреа Гритти, его предшественник, менее знаменит, но в своих похождениях ничем не уступал своему прославленному земляку. И если в Турции у него было несколько официальных жен, то на своей пуританской родине рассерженные горожане подвергли его гонениям, используя для этого самые немыслимые предлоги. Так же, как Казанову, его заключили в тюрьму по обвинению в шпионаже. Только Казанова спасся побегом, а Гритти освободили благодаря
Первые поселения в лагуне появились примерно в 400–450 гг, а сейчас, спустя 1500 лет, любой приезжий может арендовать под свои нужды церковь, музей, поселиться в палаццо или в монастыре, бывшие хозяева которых руководили республикой, контролировали многочисленные колонии по всему Средиземноморью, рубили в кровавую окрошку греков, египтян, и турок, или просто рубили головы на площади Сан Марко. И нынешняя Венеция – только призрак былой жизни, и вечный праздник на Пьяцце – только пир чужих людей на покинутом хозяевами месте. Город продолжает жить не в разноцветных плитах террас и в мраморе оград и памятников, а в улыбке успокоенных вод, пустоте заброшенных домов, в синеве прозрачного неба. Город – в черном платке на плечах венецианки. И эта женщина, внимающая таинству душ, покинувших мир, и созерцающих мир в его прощальном очаровании – это и есть олицетворенная Венеция.
Покупок сделали немного. Имоджин купила набор кукол в карнавальных костюмах и муранского стекла яркий разноцветный светильник. Андрей приобрёл несколько масок и картину с изображением веселящейся группы – девушка в белом парике и длинном белом платье, с завязанными глазами, выставив вперед руки, пытается кого-нибудь поймать; а вокруг неё беснуются люди в масках, плащах, куртках, камзолах и диковинных платьях. Контуры двух сплетающихся фигур – изображение, наложенное поверх основного, идущее вторым планом – это события, неизбежно следующие после того, как выбор сделан. Картина называлась «Мы выбираем, нас выбирают».
В последний день они отправились на прогулку по тому же маршруту, с которого началось их знакомство с городом. Дойдя до площади Сан-Марко, повернули в сторону Славянской набережной. Большой Канал, извиваясь в каменных берегах, пропадал в том необъятном нагромождении крыш, колоколен и куполов, имя которому – Венеция. Свет, падавший на золотого ангела Кампанилы, преломлялся снопом лучей. Был ясный синий день, кое-где застыли белые облака.
Если в других городах небо так далеко, оно где-то в самой вышине, в самой глубине, то в Венеции оно везде. Оно ласкает воду и землю, окутывает свинцовые купола и мраморные фасады, бросает в радужное пространство свои жемчуга и хрустали.
Возле гостиницы «Даниэли» они остановились, чтобы послушать флейтиста. Настраиваясь, музыкант сыграл несколько странных музыкальных фраз. Затем вдруг зазвучали красивые мелодии, в которых трели сверкали, как жемчуга и бриллианты на бархате. Под искусными пальцами флейта пела, не срываясь на слишком низкие ноты, тембр был её неизменно ровен и чист; казалось, слушатели внимали сразу и соловью, и музам, и человеку. Музыкант выражал, излагал, развивал свои мысли в музыкальной речи, грациозной и смелой. Он пел любовь, страх, бесцельные распри, торжествующий смех, спокойное сияние разума, острые стрелы мысли. Он пел Радость и Страдание, этих близнецов, склонивших свои головы над землей, и Желание, которое созидает миры.
Постояльцы, выходя из гостиницы, бросали ему монетки. Андрей последовал их примеру,
– Ответь мне, sweetheart, ты когда-нибудь был счастлив?
– Счастлив лишь тот, у кого бьется сердце за родину! – ответил он невозмутимо.
После недолгой паузы она, глядя в сторону, произнесла:
– Мои родители рассказывали: тогдашнее правительство долгое время внушало венгерскому народу, что люди станут счастливыми, когда их сердца будут биться за вашу родину.
Гуляя, идя, куда глаза глядят, они оказались в Кастелло. В этом сестьере, или районе, не так много достопримечательностей, зато здесь расположены Общественные сады; это дыхание природы в городе, где камни иногда могут и тяготить.
Продуваемые ветрами лагуны, они шли вдоль парка по набережной Vittorio Veneto. На западной оконечности острова, возле пристани Sant Elena, остановились, это была последняя пристань, откуда они могли уехать на вапоретто.
– Спасибо, darling, ты подарил мне незабываемые дни, полные удивительных открытий!
Он ответил, что это ему полагается сказать ей спасибо за всё, что она ему подарила.
Имоджин знала, что увезёт домой бесценные воспоминания о проведенном времени, о блаженной усталости и воскресающих желаниях, которые вместе составляли ту нить, что соединяла в одно целое часы, отданные любви. Бездумный сон наяву всё ещё длился, sweetheart держал её за руку, и даже приехав в Будапешт, она некоторое время будет жить в этом жгучем счастливом полусне. Но здесь, в конечном пункте их последней прогулки, они уже начинали отрываться друг от друга. То, что было сейчас, ласки, ещё горевшие на её теле, всё это уходило вдаль. Постель, зеркала, ширмы с масками, медный канделябр, – всё это она как будто видела мимоходом сквозь стекло чужого окна. Пройдёт какое-то время, и она будет вспоминать тот порыв души и плоти, в котором отдавалась ему, все подробности, даже мелкие и незначительные, слова, что он ей говорил; но ей уже будет казаться, что всё это случилось с какой-то другой, совсем посторонней женщиной, которую она не особенно любила и не могла понять. Имоджин не хотела этого, всё её естество восставало против такого окончания их истории, но она знала, что это конец. Роман заканчивается, как падающий камень в конечном счете оказывается на земле. Когда-то она придумала сказку, игрой ума создала воображаемый волшебный мир, а теперь, в этом странном городе, образ которого запечатлелся в памяти каким-то единственным мгновением равновесия между жизнью и смертью, Имоджин не просто расставалась с видениями дорогого ей мира, а хоронила их в своей потрясенной душе.
Такова была её Венеция.
Когда они покидали дом цвета запекшейся крови на Большом Канале, прежде чем проститься с Джованни, Андрей спросил его, что означает «Casa del Boia».
– Дом палача, – ответил хозяин.
Из его объяснения Андрей понял, что в течение нескольких столетий венецианское правительство предоставляло этот дом палачам. Он не считал себя особо чувствительным человеком, но это открытие показалось ему шокирующим.
Глава 38
Возвратившись в Будапешт, Имоджин не решилась встретиться с Ференцем ни в день приезда, ни на следующий. Сославшись на то, что плохо чувствует с дороги, отменила свидание, которого он так долго ждал. Она поехала к святому Геллерту посоветоваться, что ей делать. Но он молчал, бесстрастно глядя вдаль.
Холм Геллерта было тем местом, куда она приходила в дни тяжёлых сомнений, и здесь шестое чувство подсказывало ей спасительный выход. В этот раз ей нужно было знать, как развеять подозрения Ференца – отнюдь не безосновательные – но, к сожалению, капризная интуиция так ничего и не подсказала. Пришлось идти на встречу, не имея готового решения. После того, как она отказала ему в свидании, они созванивались три раза, и он говорил с ней с плохо скрываемым раздражением. И даже намекнул на то, что она его обманывает.