М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

Сборник

димый, а на с в о б о д е , — я так и дал бы ему плюху за

его нахальство и за его презрение к нашему хлебу-соли.

— Ну, вот же в и д и ш ь , — подхватил с живостью

Ю р ь е в , — уж на что ты, Синицын, кроток и добр, а и ты

* Барон Константин Антонович Шлиппенбах, некогда дирек­

тор гвардейской Школы подпрапорщиков и юнкеров, а потом дирек­

тор 1-го кадетского корпуса. Умер генерал-лейтенантом в 1859 году

здесь, в Петербурге. ( Примеч.

В. П. Бурнашева.)

**Этот начинающий поэт обещает многое ( фр.) .

*** авантюристом ( фр.) .

221

хотел этого фанфарона наказать. После этого чего

мудреного, что такой пламенный человек, как Лермон­

тов, не на шутку озлился, когда до него стали справа

и слева доходить слухи о том, что в высшем обще­

стве, которое русское только по названию, а не в душе

и не на самом деле, потому что оно вполне офранцу­

жено от головы до пяток, идут толки о том, что в смерти

Пушкина, к которой все эти сливки высшего общества

относятся крайне хладнокровно, надо винить его само­

го, а не те обстоятельства, в которые он был поставлен,

не те интриги великосветскости, которые его доконали,

раздув пламя его и без того всепожирающих страстных

стремлений. Все это ежедневно раздражало Лермонто­

ва, и он, всегда такой почтительный к бабушке нашей,

раза два с трудом сдерживал себя, когда старушка

говорила при нем, что покойный Александр Сергеевич

не в свои сани сел и, севши в них, не умел ловко упра­

влять своенравными лошадками, мчавшими его и на-

мчавшими наконец на тот сугроб, с которого одна

дорога была только в пропасть. С старушкой нашей

Лермонтов, конечно, не спорил, а только кусал ногти

и уезжал со двора на целые сутки. Бабушка заметила

это и, не желая печалить своего Мишу, ни слова уже

не говорила при нем о светских толках; а эти толки по­

действовали на Лермонтова до того сильно, что недавно

он занемог даже. Бабушка испугалась, доктор признал

расстройство нервов и прописал усиленную дозу ва­

лерьяны; заехал друг всего Петербурга добрейший

Николай Федорович Арендт и, не прописывая никаких

лекарств, вполне успокоил нашего капризного больного

своею беседою, рассказав ему всю печальную эпопею

тех двух с половиною суток с двадцать седьмого по

двадцать девятое января, которые прострадал раненый

Пушкин. Он все, все, все, что только происходило в эти

дни, час в час, минута в минуту, рассказал нам, передав

самые

заветные слова Пушкина. Наш друг еще больше

возлюбил своего кумира после этого откровенного

сообщения, обильно и безыскусственно вылившегося из

доброй души Николая Федоровича, не умевшего сдер­

жать своих слов.

Лермонтов находился под этим впечатлением, когда

явился к нам наш родня Н<иколай> А<ркадьевич>

С<толыпин>, дипломат, служащий под начальством

графа Нессельроде, один из представителей и членов

самого что ни есть нашего высшего круга, но, впрочем,

222

джентльмен во всем значении этого слова. Узнав от

бабушки, занявшейся с бывшими в эту пору гостями,

о болезни Мишеля, он поспешил наведаться об нем

и вошел неожиданно в его комнату, минут десять по

отъезде Николая Федоровича Арендта. По поводу

городских слухов о том, что вдова Пушкина едва ли

долго будет носить траур и называться вдовою, что ей

вовсе не к лицу, Столыпин расхваливал стихи Лермон­

това на смерть Пушкина; но только говорил, что на­

прасно Мишель, апофеозируя поэта, придал слишком

сильное значение его невольному убийце, который, как

всякий благородный человек, после всего того, что было

между ними, не мог бы не стреляться. Honneur oblige!.. *

Лермонтов сказал на это, что русский человек, конечно,

чистый русский, а не офранцуженный и испорченный,

какую бы обиду Пушкин ему ни сделал, снес бы ее, во

имя любви своей к славе России, и никогда не поднял

бы на этого великого представителя всей интеллек­

туальности России своей руки. Столыпин засмеялся

и нашел, что у Мишеля раздражение нервов, почему

лучше оставить этот разговор, и перешел к другим пред­

метам светской жизни и к новостям дня. Но Майошка

наш его не слушал и, схватив лист бумаги, что-то бы­

стро на нем чертил карандашом, ломая один за другим

и переломав так с полдюжины. Между тем Столыпин,

заметив это, сказал, улыбаясь и полушепотом: «La

po'esie enfante»; ** потом, поболтав еще немного и обра­

щаясь уже только ко мне, собрался уходить и сказал

Лермонтову: «Adieu, Michel!» *** Но наш Мишель заку­

сил уже поводья, и гнев его не знал пределов. Он сер­

дито взглянул на Столыпина и бросил ему: «Вы, сударь,

антипод Пушкина, и я ни за что не отвечаю, ежели вы

сию секунду не выйдете отсюда». Столыпин не заставил