Ma tante

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

– Вер, Кира у тебя? – Галя от волнения и беспокойства спросила нарочито спокойным и равнодушным тоном.

– Не по-о-онял? – не нашла других слов Вера и, выждав несколько секунд, надеясь получить какую-то дополнительную информацию, задала встречный вопрос: – Что значит у меня? Я на работе, Галя! Где у меня должна быть твоя тетка? – Она согласно кивнула стоящей напротив Оленьке с кружкой в руке, покачивающей ею и подбородком, как бы спрашивая, будет Вера пить чай или нет.

– Галя, объясни мне толком, почему ты ищешь ее у меня на работе?

– Да не на работе, Вера! Я имела в виду, что она у тебя живет… ночует…

– То есть?

Вера совсем перестала понимать происходящее: как это «ночует у тебя». С какой, собственно, стати Кира, тетка Гали, должна ночевать у нее?

Оленька испытывала явное разочарование. Она так настроилась посидеть с коллегой, попить чаю с конфетами и поболтать о том о сем. Вера Сергеевна была приятным собеседником и доброжелательным человеком, то есть она умела внимательно слушать и не давать нежелательных комментариев. А тут оказалось, что незначительный на первый взгляд телефонный звонок внес существенные коррективы в их давно сложившийся ритуал короткого чаепития во время рабочего дня; Оля с трудом подавила возникшее раздражение – опять какие-то сюрпризы от этих… Обычно они с Верой Сергеевной вдвоем, улучив удобный момент, ненадолго откладывали все свои дела, садились друг напротив друга за пустующим столом, который специально не выносили из кабинета, храня на нем папки с неважными документами, стопку бухгалтерской литературы, какие-то канцтовары. Все это могло прекрасно расположиться в шкафу, стоящем у стены, но женщины намеренно сохраняли стол, за которым можно было в разное время не только устроить застолье, но и поместить на нем, например, вазы с цветами, возникающие в их кабинете по всяким поводам. Бывали периоды, когда неделями не удавалось присесть почаевничать из-за большой загруженности по работе и они

ограничивались короткими 20-минутными набегами в столовую, если получалось, или чашкой чая с печеньем прямо за компьютером. И тогда стол тоже потихоньку приходил в негодность для чаепитий, захламлялся случайными вещами: какими-то пакетами, газетами и журналами, чужими перчатками, косынками и шарфами, оставленными случайно кем-то из сотрудников. Однако стоило наступить временному затишью в рабочей гонке, и поверхность стола быстренько расчищалась под чашки, блюдца и тарелочки, которые как раз хранились в шкафу. И вот они сидели за столом, Вера Сергеевна отхлебывала из своей кружки чай, покусывала шоколадную конфету из коробки, принесенной одним из Оленькиных приятелей, и невпопад кивала той, которая не пожалела подаренных конфет в надежде на душевную беседу со «старшим товарищем». Она, заваривая чайник, предвкушала, как сейчас поделится своими впечатлениями от вчерашнего похода в театр оперетты, расскажет, во что была одета сама и ее подруга, сколько было зрителей в зале, как принимали спектакль и еще массу всяких подробностей культурного события. Поведает, как они случайно сели на чужие места и, когда пришли двое молодых ребят, на чьих местах они с подружкой расположились, те не стали настаивать на том, чтобы девушки освободили занятое, а, поменявшись билетами, сами пересели, как оказалось, на один ряд сзади. А после театра вчетвером сидели в кафе, обсуждали спектакль, и все было замечательно и непринужденно. А Вера Сергеевна бы улыбалась, кивала, поднимала удивленно брови, изображая изумление – «ну надо же, как бывает». Девушка особенно не обольщалась по поводу заинтересованности в своих историях этой уже немолодой женщины, в общем-то, почти ровесницы ее мамы, которая, в принципе, будучи в пенсионном возрасте, могла бы и совсем не ходить на работу и не выкраивать время для перекусов в напряженном рабочем графике. Но хороший, опытный бухгалтер, быстро освоивший в свое время ПК и до сих не испытывающий проблем с внедрением разного рода профессиональных новинок, – «это тебе не хухры-мухры», как сказал бы хозяин и директор их небольшой конторы. Ольга знала, что Вера Сергеевна окончила в конце восьмидесятых какой-то технический вуз и, оказавшись без работы в девяностые, когда закрылся завод, где ей очень даже нравилось трудиться инженером-технологом, прошла бухгалтерские курсы. А их директор, который работал на том же заводе, промыкавшись какое-то время, потихонечку наладил свое производство и, когда потребовался надежный бухгалтер, пригласил Верочку, как он ее называл, в свое дело. И на протяжении многих лет принимал ей в помощники то одно легкомысленное существо, то другое, то – нелегкомысленное. Существа набирались опыта, взрослели, становились серьезными дамами, решали, что достойны «чего-то большего», и отправлялись на поиски этого большего. Несколько существ вышло замуж и ушло в декрет, из которого ни одно не вернулось. Словом, помощницы по разным причинам, иногда уважительным, иногда – совсем непонятным, сменяли друг друга, а Вера Сергеевна никуда не уходила и пока вполне справлялась. Директор не просто ценил своего главбуха за деловые качества, он ей доверял и, в свою очередь, сам ни разу не обманул ее доверия. Им удалось, несмотря на разные времена, сохранить хорошие отношения, что, безусловно, было величайшей редкостью. Оленька набиралась опыта уже четвертый год и не торопилась уходить на поиски лучшей доли. Точнее, она бы, может, и сорвалась в какой-то момент, подогреваемая подругами, которые нет-нет и заводили разговоры о скучной бухгалтерской жизни, но Вера Сергеевна однажды за чашкой чая во время короткой передышки в сгустившейся рабочей запарке на Олины сомнения относительно застоя в ее жизни очень мягко и спокойно спросила: «Ольга Павловна, вам, в принципе, ваша работа не кажется скучной? Вас устраивает на сегодняшний день заработная плата (именно так сказала – заработная плата, без сокращений)? Вам хватает на походы в театр, в кафе, на поездки в отпуск?» Очень редко Вера Сергеевна обращалась к ней «Ольга Павловна», обычно она это делала в присутствии посторонних людей, чтобы подчеркнуть важность и значительность своей коллеги, а чаще она называла ее Оленькой, так же как директор ее саму – Верочкой. Но тогда она строго произнесла ее полное имя – Ольга Павловна, и Оленька, слегка опешив, ответила утвердительно – ей на все хватает ее заработной платы, она чувствует себя довольно благополучно и ее родители тоже испытывают умиротворенное спокойствие оттого, что у их дочери в смысле профессии и обеспечения все, слава богу, устроено. Конечно, Оля вполне бы освоила и заработную плату значительно большую, но она была девушкой неизбалованной и, что еще важнее, довольно трезво смотрящей на вещи. И как бы много в разных телепередачах и сериалах ни рассказывали и ни показывали, какой красивой и безмятежной может быть жизнь умной и привлекательной молодой и самостоятельной женщины, каких бы роскошных иллюстраций необозримых возможностей в жизни ни приводили многочисленные глянцевые журналы, она не считала банальностью такие выражения, как «синица в руках лучше, чем журавль в небе» или «от добра добра не ищут», «лучшее – враг хорошего». Что вовсе не означало, что «лучшее» при случае не надо рассмотреть поближе. Олины родители, намыкавшись сами в девяностых, настораживались при малейшем намеке на перемены, она это знала и старалась их беречь, проявляя в разговорах о своей работе предусмотрительную осторожность. А вот в присутствии Веры Сергеевны ей порой хотелось поделиться мечтами и фантазиями.

Верочка редко позволяла себе давать людям однозначные и конкретные советы, каких бы вопросов дело ни касалось, но в этот раз отчего-то твердо и внушительно произнесла:

– Тогда не надо поддерживать всяких беспредметных разговоров по поводу «большего» со своими подругами и совершать необдуманных поступков. Я ведь не собираюсь работать вечно. Если вы не будете торопиться, никто со временем не станет искать на мое место другой кандидатуры при наличии вас. А сюрпризы жизнь и сама не помедлит нам всем преподнести. Во всяком случае, еще какое-то время, а потом… вам как специалисту цены не будет и на другом месте. Не спешите, Оля.

– Ой! Вера Сергеевна! Я же не к тому!

– Я знаю. А я – к тому. Я и дальше готова делиться, как говорится, опытом…

И женщина засмеялась чуть сдержанно и, может быть, немного снисходительно.

Так и работали – не присев и не покладая рук в периоды отчетности и проверок и устраивая короткие чаепития с болтовней в промежутках между авралами. Оленька рассказывала о своих незамысловатых радостях на досуге, а Вера Сергеевна слушала одобрительно или удивленно, кивала, задавала уточняющие вопросы, улыбалась. Оля понимала, что той, возможно, даже скучновато и она, слушая ее рассказы, все время находится в своем созерцательно-отстраненном состоянии, а собственными размышлениями и переживаниями делится всегда скупо и только по каким-то общим вопросам, но сохраняет интерес к беседе, пусть и поверхностный. Этого было достаточно – поговорить хотелось, но так, чтобы потом не лезли с непрошеными советами и комментариями, как это делали подружки, отчего возникала обеспокоенность относительно своей состоятельности в самых разных проявлениях.

А вот сегодня девушка испытывала сильную досаду. «Старший товарищ», начальницей Веру Сергеевну Оле не приходило в голову называть, совсем не собирался ее внимательно слушать, даже из вежливости. Рассказать со вкусом подробности вчерашнего вечера не получалось потому, что для этого требовалась пусть и деланная, но заинтересованность собеседника. А этот самый собеседник в лице Веры никак не проклевывался. Она сидела погруженная в какие-то напряженные мысли и не собиралась даже делать вид, что ей интересен щебет соседки. Оленька с досадой почувствовала необходимость проявить интерес к причине возникшего отчуждения, а как – не знала. Конечно, все дело было в звонке этой Гали, чья тетка Кира, по всей видимости, не ночует дома. Об этой странной парочке она знала немного, но достаточно, чтобы насторожиться при упоминании о них. Ни в какие чужие семейные тайны ее, конечно, не посвящали, да и сама Вера Сергеевна вряд ли была в курсе каких-то тонкостей, но общая канва существования тетки и племянницы в Москве ей была известна. Приехали то ли из Саранска, то ли из Самары… или Ульяновска… Племянница играет на виолончели и учится то ли в консерватории, то ли в Гнесинке – Оленька так и не разобралась, в чем, собственно, разница. Да и зачем разбираться, она искренне недоумевала – для нее это точно не имело значения. Само собой, вопрос про Галиных родителей обойти стороной было невозможно. Нельзя сказать, что он вполне разрешился при случае, но как-то выяснилось, что Галя – дочь Кириного брата, который преподает «у них там» в местном университете, и родила ее его студентка, когда он был уже женат и у них с женой был общий сын. Потом эта студентка быстро вышла замуж и укатила жить то ли в Германию, то ли в Израиль – Вера Сергеевна как-то натужно ухмылялась при упоминании Галочкиной матери. Девочка жила с теткой и родителями отца, и, насколько поняла Оленька, особых разногласий в семье из-за Галочки не возникло, точнее – никаких тяжелых последствий и драматических событий ее появление в природе не повлекло за собой. Как-то они там разобрались – Вера Сергеевна считала, что «разобрались». Было очевидно, что бессмысленно ковыряться в перипетиях жизни совершенно чужой семьи. У Оли гораздо больше возникло вопросов, как это ни странно, к виолончели. Сам по себе музыкальный инструмент вызывал у нее большое недоумение, мягко говоря; на самом деле у девушки внутри кто-то или что-то от одного слова «виолончель» фыркало и шипело. Совсем другой мир и образ жизни. Она чувствовала его отчужденность и недоступность. Раздражало, что Верой Сергеевной присутствие в ее жизни тетки с племянницей и виолончелью воспринимается как что-то очень свое и естественное. Оле самой не нравились эти ощущения, и она старательно от них избавлялась, переключаясь мысленно, как она сама формулировала, на свои интересы. Еще в школьные годы среди ее подруг было несколько учившихся в музыкальной школе девочек, а с одной из них она дружила почти близко. Та окончила музыкальную школу по классу фортепиано. Оля всего несколько раз слышала ее игру. Даже на уроках музыки, когда только очень ленивый ребенок не упускал возможности потренькать на пианино в отсутствие учительницы в кабинете, девочка не подходила к инструменту, как бы ни зазывали ее одноклассники. «Мне хватает этого всего дома и в музыкалке», – вяло отбивалась она. Оле даже нравилось, что можно посочувствовать человеку, умеющему делать что-то ей самой недоступное. Родителям совсем было не до музыкальных школ, и ей не приходила в голову мысль о том, что она тоже могла бы попробовать себя на ниве музицирования на каком-нибудь инструменте. Ну не приходило в голову. Была еще одна девочка в параллельном классе, и все знали, что она учится в музыкальной школе и играет на скрипке. Маленькое,

щуплое, незамысловатое создание в очечках, с неизменно растерянным, как казалось Оле, выражением на остренькой мордочке приводилось в школу за руку бабушкой и ею же уводилось по окончании уроков. Однажды, кажется, в День учителя, в школе в актовом зале был организован концерт силами учащихся для «любимых учителей», на котором ребята старались кто во что горазд «порадовать педагогов». Там, конечно, и пели, и танцевали, и читали стихи. Кто-то даже поставил смешную сценку на тему из школьной жизни. Понятно, что пели под собственный аккомпанемент, тогда-то Олина подруга и согласилась после долгих уговоров подыграть поющим. А вот открывался концерт выступлением Полины, девочки со скрипкой. До того как она начала играть, ребята хихикали, возились, ерзали на стульях – ну пусть поскрипит от слова «скрипка». Но с первых же звуков, раздавшихся на сцене, стало очевидно для всех, что скрипа они не услышат, и по тому, как притих зал, а сама Оля впала в странное напряжение, она почувствовала, что происходит что-то странное и необычное. Взглянув на эту самую Полину, она ощутила дискомфорт – никакой растерянности, щуплости и хрупкости, ничего такого в облике играющей девочки невозможно было заметить. Достоинство и спокойствие. Про музыку, которая заполнила пространство, Оля тогда не подумала, она слишком была поражена разницей между увиденным и привычным. Размышлять об этом долго не хотелось, но тревожное и непонятное, возникшее в тот момент чувство незамеченным не прошло. Поэтому, когда спустя некоторое время в случайном разговоре одноклассников проскользнула новость, что Полина со скрипкой теперь учится в какой-то специализированной школе, Оля неожиданно для себя испытала чувство облегчения, это она тогда очень точно и хорошо осознала. Именно что испытывает облегчение, над чем, собственно, ей тоже не хотелось размышлять. Но много позже, спустя лет десять-двенадцать, она не удивилась, случайно заметив остролицую Полину с ее очками и скрипкой в первом ряду какого-то симфонического оркестра из Испании, играющего то ли в зале консерватории, то ли в другом концертном зале, в трансляции канала «Культура» по телевизору, щелкая кнопками телевизионного пульта в поисках «чего-нибудь интересного». Прошло достаточно времени со школьной поры, и Оленька сама изменилась внешне очень сильно, но сомнений в том, что в оркестре она увидела ту самую девочку, у нее не возникло. Именно это выражение лица человека, знающего что-то… или близкого к этому знанию. Это она помнила отчетливо.

Но виолончель! Это уж совсем перебор! Здравый смысл подсказывал ей, что в музыкальных спектаклях, посещением которых она буквально украшала свою жизнь и досуг, часто бывает задействован оркестр, неотъемлемой участницей которого является виолончель. И, между прочим, половина виолончелистов – женщины. Но то какие-то чужие, незнакомые женщины… Словом, Оля и сама не могла объяснить, что ее, собственно, так раздражает и в виолончели ли дело. Не хотелось разбираться и что-то объяснять.

В пору, когда она начала работать с Верой Сергеевной и они только-только налаживали совместное существование в общем кабинете, упоминания об институтской приятельнице, живущей на съемной квартире в Москве со своей племянницей, которая здесь учится, возникали редко, но с четкой периодичностью. Несколько раз Вера Сергеевна обмолвилась, что была на концерте, в котором участвовала Галя, то в консерватории, то где-то в училище, то в каком-то музее. Надо сказать, что Галей она девочку называла редко, обычно говорилось «Гуся», и на закономерный вопрос Оленьки, почему она так по-дурацки обзывает девушку, женщина со смехом ответила: «Ой! И правда по-дурацки! Я тоже первое время не могла понять почему. Оказалось, что Галя долго не выговаривала букву "л". Взрослые называли ее Галочка, она проговаривала, соответственно, "Гагочка" и по этой причине долго оставалась в семье Гагочкой. Потом пришло время, и Гагочка стала ей самой сильно не нравиться, она потребовала, чтобы взрослые называли ее нормальным человеческим именем, а не гусиным! Кира заменила "Гагочку" на "Гусика", и девочка почему-то не возражала. Постепенно "Гусик" стал "Гусей". Естественно, прилюдно тетка себе не позволяет такой фамильярности, по всей видимости, это и примирило в свое время Галочку с такой заменой… Словом, как-то так», заключила Вера Сергеевна и сама подивилась своей многословности и энтузиазму, с которыми взялась объяснять, по сути, постороннему человеку происхождение детского прозвища племянницы своей давней знакомой.

Первый раз Оленька увидела Киру на юбилее Веры, которой как раз исполнялось пятьдесят пять лет, и пропустить эту дату, не заметить ее совсем не представлялось возможным. Вере не хотелось ничего организовывать, но сотрудники прозрачно намекнули, директор откровенно напомнил, родственники тоже поддержали идею празднования, и Вера решила, что это будет последнее многолюдное мероприятие, причиной которого она послужит «в этой жизни». В кафе на торжестве, кроме сотрудников конторы, мужа, сына с женой и ее родителей, присутствовало еще с десятка полтора человек – знакомых врачей, юристов и хороших и полезных людей. Вот среди них и оказалась Кира. «Кира Леонидовна», – представила ее Вера тем, кто оказался поблизости. Оленька как раз и оказалась. Учились вместе в институте, жили в общежитии, подругами никогда не были, но всегда относились друг к другу с уважением и интересом – это то, что она уже знала об этих двух женщинах. По окончании института Вера уже была замужем за Олегом, который сейчас сидел на противоположной стороне стола рядом с сыном и невесткой и шумно, громко и вполне уместно шутил, была сильно беременна Даней, этим самым сыном; а Кира уехала по распределению домой к родителям то ли в Саранск, то ли в Самару – Оля не вникала. Потом их общение на какое-то время прервалось, а спустя еще какое-то количество лет как-то наладилось, видимо, благодаря интернету, у Киры образовалась племянница, при которой тетка и существует по сей день. Надо заметить, что институт они окончили около тридцати лет назад, а племяннице было около восемнадцати. Понятно, что до ее появления Кира чем-то занималась и кем-то была, но подробностей Оленьке не рассказывали, да она не очень-то и интересовалась. И вот они оказались рядом за праздничным столом. Тетка как тетка. Как должна выглядеть в этом возрасте женщина из провинции, у которой, ко всему прочему, еще и скромный доход. Скромно и должна выглядеть. Так и было. Свежее каре на обсыпанных серебром волосах, минимум косметики, аккуратный маникюр на возрастных руках, приличные брючный костюм и туфли, но совсем недорогие, как и сумка. На правой руке какое-то колечко, на шее цепочка. Остальные гости выглядели гораздо значительнее. Она же не выделялась ни яркостью, ни ухоженностью, ни респектабельностью. Но было очевидно, что никому за нее не будет стыдно – ни за ее вид, ни за ее манеры и поведение. Все прилично. По-другому не скажешь. Однако впечатление серой мыши она тоже не производила. Спокойный, любопытный взгляд, ровное дыхание и полное отсутствие желания нравиться. Смущение, с которым она вручила Вере Сергеевне букет и конверт, сказало само за себя: «Может быть, у вас принято иначе, но на день рождения приходят с подарком. Как могу…» Гости в основном были заняты Верой и собой, как водится, и Кира своим присутствием никому не помешала и ничего не нарушила. Она с удовольствием откликалась на чужие шутки, кивала и улыбалась. Оленька очень отчетливо поняла при этом, что Кира Леонидовна совершенно равнодушна ко всему, что происходит вокруг в этом разномастном и шумном застолье. Ну как поняла, она ощутила какую-то гигантскую дистанцию между нею и остальной компанией. Не раздражает, но совершенно чужая, и это настораживает – такое примерно чувство вызвала Кира Леонидовна у Оли. Было бы просто наивно предположить, что кому-то здесь есть дело до кого-то еще, кроме себя, но люди очень старательно создавали видимость включенности и своей заинтересованности в окружающих, а эта хоть и доброжелательно, но наблюдала за всем происходящим со стороны, что ли. Чужая. Это Оля поняла очень хорошо, хоть не сформулировала бы так точно даже для себя. Она видела, как завибрировал Кирин телефон, положенный на стол рядом с приборами, чтобы не пропустить беззвучный вызов, – сигнал был отключен, видимо, чтобы не мешать веселью, хотя что там уже могло помешать после нескольких тостов за именинницу (слово «юбилей» деликатно не употреблялось); смех, хохот, шумные разговоры и музыка мешали слышать друг друга в беседе – и Кира, с улыбкой сняв трубку, посмеиваясь, проговорила: «Да, слушаю! Слышишь, да?! Да. Весело. Все, домой? Хорошо. Поняла. С Богом». Спустя короткое время она поднялась из-за стола, улучив момент, когда Вера Сергеевна оказалась без компании, и, подойдя к ней, обняла ее, поцеловала, что-то шепнула на ухо, отправилась к выходу из кафе и незаметно исчезла. Оленька неожиданно для себя почувствовала легкую скуку совсем ненадолго, но совершенно определенно.

Еще несколько дней после юбилея чаепития на рабочем месте отличались от привычных традиционных своим нескромным изобилием. На столе скопилась целая стопка конфетных коробок, Вера Сергеевна принесла торт, которым угощались все заходившие в их кабинет сотрудники, в холодильнике в соседнем кабинете у системщиков хранились колбаса, копчености, икра и еще какие-то остатки от праздника. Словом, несколько дней чаепития стали более продолжительными и сопровождающие их беседы тоже. Оленька чувствовала в это время, что можно спросить о чем-то таком, о чем еще неделю назад упоминать было бы не совсем уместно. Разговор как-то сам собой зашел о Кире. «Кира Леонидовна уехала раньше всех, в самый разгар веселья», – вскользь бросила Оля, когда они в очередной раз вспомнили банкет, вокруг которого, собственно, и вращались все посторонние разговоры в кабинете. «Да. Позвонила Галя, и Кира поспешила. Там Галочкины вопросы в приоритете. Кира даже не обсуждает это ни с кем – если Гусе что-то важно, то же важно и Кире». Оленька не могла подобрать слов, чтобы сформулировать давно зреющий в ней вопрос, и спросила, как получилось: «А Кира Леонидовна живет своей жизнью? Или вся ее жизнь заключена в племяннице и она таким образом реализует какие-то свои нерешенные вопросы?»

Оленька и сама потом не могла понять, как ее угораздило произнести то, что, в общем-то, не было ее суждением. Просто никакого другого мнения по поводу тетки, опекающей свою великовозрастную племянницу, у нее не могло сложиться, кроме того, что было понятным, распространенным и принятым среди большинства людей. Она где-то слышала – и не раз, что одинокие, не состоявшиеся в жизни люди посвящают себя… и так далее, так далее – Оленька даже не смогла бы до конца сформулировать, чему они там себя посвящают. Что она сама-то видела? Скромную женщину, которая явно не сделала никакой карьеры, у которой, судя по всему, нет своего значительного дела, испарившуюся с праздника достойных людей, «заслуживающих интерес и уважение», по первому свистку своей племянницы. По тому, как замерла чашка в руке Веры Сергеевны, по опущенным у нее глазам, по какому-то еле уловимому вздоху той Оля почувствовала, что сморозила не просто глупость и бестактность, по мнению коллеги, что посмела ступить на территорию, куда ее не приглашали, где ей не рады, откуда повеяло разочарованием и раздражением. После очень короткой паузы она услышала абсолютно спокойный и привычно мягкий голос Веры Сергеевны:

– Знаете, Оля, я ведь тоже до недавнего времени в глубине души была о Кире подобного мнения. У меня периодически возникало сильное и стойкое недоумение, если не сказать возмущение, по поводу ее странного кружения вокруг Гуси. Тем более что мой собственный сын, как бы сложно ни было нам с Олегом его растить, как любого ребенка, не требовал, мне казалось, столько внимания, сколько Кира уделяет своей девочке.

Она так и сказала – «своей девочке». И продолжила:

– Катя, жена Данилы, тоже снисходительно смотрит на Киру. Я это заметила.