Мачты и трюмы Российского флота

Фурса Пётр И.

В каюте, усадив на баночку своего нового сослуживца, флагдок развернул документы, переданные ему убывшим офицером. Папирус, характеризующий служебную деятельность Берсенева, гласил, что кроме неправильного понимания политики партии и правительства, рыжий красавец “ежедневно убегал в самоволку, употребляя спиртные напитки, вступал в пререкания с начальством, служебные обязанности и требования общевоинских уставов не изучил и не выполняет”. В служебной карточке бойца раздел “Взыскания” был заполнен выговорами и многими сутками ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте.

Прочитав документы, я обратился к Берсеневу за разъяснениями. Тот, видимо продумавший давно линию своей жизни, нисколько не смущаясь отрицательными

характеристиками, начал излагать свое кредо:

– Я закончил медицинское училище и стал фельдшером для того, чтобы в колонии, куда я попаду обязательно, иметь возможность оказывать помощь товарищам по заключению и, тем самым, обрести среди них нужный вес и положение. На воле мне ловить нечего, т.к. все мои братья уже сидят. В заключении отец, два дяди и двоюродный брат. Это наш путь, так как мы не согласны с обществом и таким образом выражаем ему свой протест. Общество, естественно, не согласно с нами. Вы мне, старлей, чем-то понравились, а потому честно предупреждаю, что сумею Вам обеспечить массу неприятностей по службе, хотя медицинские дела буду делать добросовестно. Ходить же в самоволки и пить водку я все равно буду.

С какими только неожиданностями не сталкивает жизнь военного человека! Каждый новый подчиненный – загадка, личность, сюрприз. И попробуй разобраться в них, когда официальные установки по воспитанию военморов признают только одну версию: советский человек – лучший человек в мире. А посему все дисциплинарные проступки подчиненных объясняются неумением начальника работать с личным составом, незнанием им методов военной психологии и педагогики. Любой проступок подчиненного может сказаться на служебной карьере начальника. И слава богу, что 95% людей, приходящих на флот, правильно понимают свои задачи по охране Отечества и добросовестно тащат лямку военной службы.

Сраженный столь мрачной философией, но не подавший вида, что с подобным встречаюсь впервые, я дружелюбно сказал:

– Каждый человек волен выбирать свою судьбу сам. И желательно, чтобы никто не насиловал его убеждения. Однако, в данном случае ваши взгляды, Берсенев, вступают в противоречие с моими. Я сознательно выбрал себе военную стезю. И иду по ней только вперед. И по-другому свою жизнь не мыслю. Ваша линия жизни, будем откровенны, может помешать мне идти избранной дорогой. А посему, если даже насилие над чьими-то убеждениями и противно мне, но постараюсь разубедить вас и доказать, что ваши взгляды ошибочны. Вот эти бумаги с вашим социальным портретом я кладу в сейф и возвращаться к ним не буду, если, конечно, вы никого не зарежете и не взорвете корабль. Сейчас я отведу вас в амбулаторию, познакомлю с обязанностями и вручу ключи от ящиков с медикаментами. Отныне вы здесь полный хозяин, имущество, поступающее в ваше распоряжение, советую беречь, т.к. в случае его разбазаривания и порчи возмещать флоту его стоимость будет ваша несчастная мама.

Я знал, что лица с уголовными замашками становятся сентиментальными при упоминании о матери.

– А при чем здесь моя мама? – сверкнув в полумраке каюты глазами, спросил Берсенев.

– А притом, что ваш козел-папа и козлы-братья на помощь вам из колонии не придут, сами вы денег не имеете. Вот и остается одна мама. И если не загнали ее в могилу ваши братья, то эту задачу успешно решите вы сами. Все. Разговор окончен. Подумайте над тем, что я сказал. До завтра.

Предупредив дежурно-вахтенную службу о возможной попытке Берсенева уйти в “самоход”, я уехал в поселок Западный, где стояли корабли на консервации. Что такое “консервация” для корабля, знает каждый военмор, но не знает читатель. Согласно руководящим документам, полностью исправный корабль становится у пирса. Все его механизмы смазываются, помещение и внешний контур корабля герметизируются, личный состав переселяется в казармы. Воздух внутри корабля осушается

с помощью специального приспособления – рубки динамического осушения. Штат корабля максимально сокращается, так что из тысячного экипажа остается человек семьдесят, задача которых состоит в том, чтобы один раз в год вскрыть корабль и провести плановый осмотр механизмов. Все остальное время эти семьдесят человек занимаются хозяйственными работами и политической подготовкой. При этом нуждаются в медицинской помощи, организовать которую я и убыл.

Через двое суток, приехав из поселка Западный на ЭМ “Бесшумный”, я узнал, что мой подчиненный Берсенев, спустившись по якорь цепи на лед, убыл в самоволку вечером, но исправно прибыл на корабль утром. В изрядном подпитии. Флагдок издал приказ командира соединения о наказании нарушителя воинской дисциплины, в котором объявил тому десять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте, выписал записку об аресте матроса и вызвал его к себе в каюту.

Берсенев, только что проснувшийся с больной головой, недовольно взглянул на своего начальника, представился и хотел присесть, но разрешения не получил.

– Несмотря на мои предупреждения, Берсенев, вы все же ушли с корабля. Я предупреждал, как вы помните, что ошибочность ваших взглядов постараюсь вам доказать...

– Не старайся, старлей, – перебил убежденный потенциальный зек, – изменить ничего ты не сможешь. После гауптвахты я снова уйду.

С трудом сдерживая желание влепить наглецу по веснушчатой физиономии, я спокойно сказал:

– Это мы посмотрим впоследствии, а теперь идите, собирайте все, что требуется арестанту. Благо, вы знаете это прекрасно, и поедем с вами туда, где вы по своим убеждениям желаете быть.

Через 15 минут два мирно беседующих военмора шли по дороге к остановке автобуса номер шесть. Гарнизонная гауптвахта находится на полуострове Меньшикова, направо от Северного пирса. Но я пригласил арестованного в автобус, идущий в противоположном направлении, чем озадачил нарушителя дисциплины. Однако, тот вопросов не задавал.

Дело в том, что на полпути между Сортировкой (п.Октябрьский) и п.Ванино располагается специфическое воинское формирование – дисциплинарная рота, командовал которой знакомый мне капитан. На его помощь и рассчитывал флагманский педагог-воспитатель. Приехали, прошли за ворота. Сержант, стоящий на вахте КПП, вытянувшись так, как матросы не вытягиваются и перед адмиралом, спросил о цели визита моряков и немедленно доложил о прибытии своему командиру. Получив указания последнего, вежливо проводил доктора в кабинет. Берсенев был оставлен на КПП под охраной дежурной службы, неприязненно разглядывающей моряка: существующий антагонизм между военнослужащими, одетыми в зеленую форму, и моряками давал о себе знать.

Я вкратце посвятил капитана-командира дисциплинарной роты и своего товарища в историю и систему взглядов своего подчиненного и попросил помочь в воспитании военмора.

– Все будет сделано, корешок, – заверил доктора дисциплинарный командир. – Я могу здесь подержать твоего подчиненного в течение месяца?

– Конечно, была бы польза.

– Польза будет. Пойдем.

Вышли во двор. Притихший Берсенев стоял возле КПП по стойке “смирно”.

– Дисциплинарно арестованный матрос! Ко мне, – приказал ему капитан.

Обрадовавшись, что избавлен от опеки сержанта, несущего вахту на КПП, Берсенев подошел к капитану и небрежно представился, стараясь подчеркнуть свое матросское превосходство над затянутым в портупею солдафоном.

– Вы что, матрос, не ели сегодня? – имея в виду тихий голос арестованного, спросил капитан.

– Да, не ел. А уже на кораблях время обеда прошло, – пытаясь разжалобить офицеров, произнес Берсенев.

– Ясно. Еще десять суток жрать не будешь! В карцер! – отдал короткое распоряжение капитан. – Сержант Толипов! Исполнить!