Мачты и трюмы Российского флота

Фурса Пётр И.

Дом стоял прямо в центре поселка на площади Ленина. Пятиэтажная, буквой “Г” коробка. Квартира на первом этаже. На стук в дверь (звонок не работает) из квартиры выглянул военный строитель в грязном засаленном ватнике. В комнате слева от входа, вповалку лежали на палубе еще пять таких же засаленных военспецов. Небольшой коридор, слева кухня, заваленная досками и строительным мусором. Сломанная раковина на кухне и разбитый унитаз в туалете. Дверь из основной жилой комнаты ведет в комнату номер два, общей площадью шесть квадратных метров. Из окон открывается великолепный вид на “хоздвор” военных строителей, где под открытым небом валяется техника и строительные материалы, да стоят два вагончика, в которых размещаются в рабочее время строительные начальники, и ночью беспробудно

спят сторожа, бдительно охраняя народное богатство. Вид с кухни столь же живописен. Взору открывается свалка металлолома, собранная пионерами для строительства БАМа, дымят две трубы кочегарки-котельной, дающей иногда тепло в близлежащие жилые дома и школу. Здесь же, во дворе, переполненные бытовым мусором баки, свидетельствующие о бессилии коммунальных служб гарнизона. Картина сердце не радует.

Но больше этого угнетают стены будущего жилища, выкрашенные в темно-зеленый болотный цвет. Глядя на них, хочется квакнуть.

Из личного опыта зная, что задавать вопросы рядовым военным строителям по поводу отделки испоганенного их вкусами и трудолюбием жилища, то же самое, что выть на луну в половой тоске, я отправился на поиски строительного начальства, которое и обнаружил в вышеупомянутом вагончике. И сразу понял, что прибыл не вовремя, т.к. начальство – в лице майора и двух капитанов – вкушало обеденную трапезу, запивая ее фирменным компотом “Агдам”. Однако, опасения эскулапа по поводу несвоевременности визита были быстро рассеяны строительными братьями по оружию, а стакан компота, предложенный гостю, соединил вечной дружбой их нежные сердца и натуры. В результате краткой беседы я вышел из вагончика в полной уверенности в том, что моя разваленная квартира приобретет вид спальни Екатерины Второй в самые ближайшие дни... и недели... и месяцы.

Так и случилось. После длительной войны, захватившей своими витками все этажи прочного здания строительной иерархии. Говорить о царях не приходится, но для старшего лейтенанта ВМФ жилье было отделано с той тщательностью и старанием, которые вообще характеризуют отношение к труду штукатуров и маляров из военно-строительных отрядов. Но въехать в него было можно и даже... пожить в нем до... проведения капитального ремонта.

Я, завершив строительную одиссею, улетел за своим семейством во Владивосток.

XXX

“Два переезда равносильны одному пожару”, – гласит флотская мудрость. Значение ее я понял тогда, когда пришлось собирать и упаковывать в ящики из-под “Беломорканала” вещи, разбирать прессованную из опилок мебель отечественного производства, рассыпающуюся от неосторожного прикосновения отверткой, выносить ее по узким лестничным маршам и грузить в контейнер под нетерпеливые окрики грузчиков. Что-то не помещалось в ящик и его приходилось оставлять, что-то разбивалось в суматохе, что-то казалось в данный момент ненужным, и его безжалостно бросали, чтобы пожалеть об этом впоследствии.

Жена прощалась с работой. Рвался привычный мир детского сада, в котором жила дочка. С пуповиной рвалось то, что ценой неимоверных усилий было создано почти за пять лет безупречной флотской службы. Кто восполнит военмору, а главное – его семейству – эти моральные издержки?

Кто по-настоящему оценит долготерпение жен моряков? Нет такого закона, чтобы считать офицера человеком, возмещая потерянное.

Упаковав и отправив домашний “нажитый непосильным трудом” скарб, забронировав на всякий военно-морской случай комнату в двухкомнатной квартире и купив билеты на пассажирский поезд Тихоокеанский-Совгавань, семейство отправилось к новому месту службы и жительства.

Мартовский Владивосток провожал нас ярким весенним солнцем, пробуждающейся природой и легкими платьями местных красавиц, сбросивших зимние наряды. В 13.00 электричка отошла от перрона железнодорожного вокзала. Мимо пролетели Первая и Вторая речки, Моргородок, Седанка, Чайка, Океанская, Санаторная и, наконец, мы прибыли на станцию Угловая. Высадились на перрон в ожидании пассажирского поезда. Устроились на чемоданах. Ниночка печально смотрела вокруг. Отец семейства, пытаясь отвлечь жену от грустных мыслей, рассказывал о красотах

хабаровского севера, прелестях местной тайги и живописности заливов и бухт. Однако, это ему просто не удавалось. На глазах жены блестели слезы. Только дочурка, воспринимавшая путешествие, как интереснейшее приключение, смеясь, бегала по платформе, непонимающе глядя на грустную маму. Подошел поезд, и пассажиры, сгибаясь под тяжестью багажа (носильщики здесь не предусмотрены), под лай громкоговорителей, устремились к вагонам. Заняли свои законные места в купе и мы. Поезд тронулся. Нинуля заплакала. Расстроенный супруг ее вышел в тамбур и закурил сигарету.

Есть великая прелесть движения по железной дороге. Наиболее остро чувствуют её моряки. Ведь корабль, оставив за горизонтом землю, суживает поток зрительной информации до минимума. Особенно в тихую погоду. Морская равнина, простирающаяся вокруг, безмолвствует, в то время как за окном купе пейзажи постоянно меняются. На станциях можно выйти из вагона, купить картошку, посыпанную укропом и дымящуюся вкусным парком, пробежаться до газетного киоска. Однако, Ниночку эти прелести не радовали. Неизвестность, в которую ее в очередной раз сорвала судьба ВМЖ (военно-морская жена), делала унылыми проносящиеся за окном сопки и участки голой, зябнущей под мартовским ветром тайги. Ландшафт вступал в противоречие с рассказами мужа о буйном цветении природы по маршруту движения, которым мореман восхищался, впервые преодолев сей маршрут благодатной дальневосточной сентябрьской порой. Восприятие внешней среды зависит от внутреннего состояния нервной системы, которая у Ниночки была в некотором возбуждении.

Через двое суток поезд остановился возле деревянного вокзала известной нам Сортировки. Приветствуя новоселов, природа разразилась жестокой метелью. Тяжелые хлопья снега падали на раскисшую весеннюю землю, превратив привокзальную площадь в непроходимое болото. После чистых, залитых солнцем владивостокских улиц, все это производило гнетущее впечатление на нежную и тонкую женскую натуру. Даже Оксаночка притихла. Переполненный автобус маршрута номер шесть доставил нас в поселок Заветы Ильича по исковерканной временем и военной техникой дороге. И когда, наконец, мы вошли в пустую, холодную, пахнущую сыростью квартиру, Ниночка снова заплакала. Новоселье было отмечено бутылкой шампанского.

Через неделю прибыл контейнер с вещами, и новое гнездо постепенно начало обретать жилой вид. Жизнь входила в колею, предназначенную судьбой. Семейное счастье не могли поколебать даже сквозняки, дующие во все щели перекошенных рам, дверей и окон производства местного комбината столярных изделий и мастеров из системы военно-строительных отрядов Дальспецстроя.

Глава 64

СНАБЖЕНЦЫ

Устроив с грехом пополам семейство, я прибыл на службу. За время моего отсутствия ничего не изменилось и ничего существенного не произошло: так же дымили трубы искалеченных временем эсминцев, так же ржавел плавающий пирс и так же отрабатывались мероприятия боевой подготовки, по накатанной колее работала медицина, механики крутили свои вечные гайки, снабженцы снабжали экипажи всеми видами довольствия. Это все называлось “боевой и повседневной деятельностью” соединения.

На баке БПК “Гордый” шумела толпа матросов, окруживших грязную деревянную бочку. В центре стоял баталер продовольственный, старшина первой статьи Икрамов, растерянно разводя руками и пытаясь что-то доказать возбужденным товарищам, но было видно, что попытки его к успеху не приводят. Я подошел к митингующим. Заметив доктора, военморы сосредоточили энергию возмущения на мне. Как оказалось, причиной недовольства коллектива была поданная на обед красная рыба – горбуша, сотня килограммов которой лежала сейчас в вышеупомянутой грязной бочке в центре митингующего круга. Свежесоленой горбушу можно было назвать года четыре назад. А в данный момент, пролежав в запасниках продовольственной службы недопустимо длительное время, бедная рыба издавала запахи сероводородных источников Северного Кавказа. Употреблять её в пищу могли бы только дальневосточные медведи – известные гурманы по части тухлятинки.