Мачты и трюмы Российского флота

Фурса Пётр И.

А сейчас, пристегнутый ремнем к самолету АН-24, я летел во Владивосток. И размышлял. Мысли были невеселые, как и перед вылетом на Дальний Восток в аэропорту города Минска. Четыре с половиной года службы за плечами. Три должности на трех кораблях. Первые седины на висках (в 29 лет!). Множество впечатлений, походов, тревог, бессонных ночей, спасенных жизней, загубленных нервных клеток и вычеркнутых из жизни дней, недель, месяцев. Всегда один. В одиночестве коротает быстротечные дни жена. Дочка демонстрирует папу, как музейный экспонат. С боем отвоевана комната в двухкомнатной квартире. Денег хватает только на то, чтобы свести концы с концами. Сбережений не предвидится. А ведь отданы годы опаснейшей и труднейшей работе, годы, проведенные в буквальном смысле на бочке с порохом. Оплата “по труду” и социальная справедливость – фикция для трибуны партийных съездов. Грудь товарищей по оружию орденами не увешана. Основными принципами жизни военмора выступают основные формулы “обязан”, “отвечает”, “должен”.

Кому и что должен? Понятия “имеет право” не существует. Качественно обеспечить первые три формулы, не имея возможности воспользоваться последним “понятием”, можно и не мечтать. Бесправность военного человека даже на фоне общегосударственного крепостного права выступает заметным контрастом. Но... “обязан”, “отвечает", “должен”.

В береговых учреждениях – хотя бы один день в неделю полностью и после окончания рабочего дня ежедневно – военный человек имеет возможность отрешиться от всяких “формул”, чего напрочь лишен офицер плавсостава. Но при этом, тугрики получает те же, и отпуск имеет точно такой же, как и “береговик”. Потому и шарахаются офицеры от кораблей, как черт от ладана. “Умом Россию не понять”, как и парадоксы Военно-морского флота. Измерить их можно собственной шкурой да слезами собственной жены. Да будет известно это всем, кто оценивает военно-морскую службу блеском золотых (из алюминия) пуговиц на кителях идущих в парадном строю моряков. И пусть никто не рискнет неуважительно отозваться о моряках-офицерах в присутствии корабельного врача Иванова П.И.. Док может “совершить недостойный поступок”, выражающийся в физическом оскорблении рискнувшего. Нервы съедены морем. И железом.

Через сорок пять суток приказ о назначении старшего лейтенанта медицинской службы флагманским врачом соединения эскадренных: миноносцев был подписан командующим флотом. Вновь испеченный флагман собрал свои вещи в каюте № 26 крейсера “А. Суворов” и, стукнувшись на прощанье головой о пиллерс в коридоре СПК, сел в катер, который и доставил меня из бухты Бяуде в бухту Северную. К новому месту службы.

ХХХ

Северный пирс. Если смотреть на него со стороны поселка Заветы Ильича, откуда приводит вас сюда грунтовая, пыльная в сухую погоду и превращающаяся в болото во время дождя дорога, довольно интересное сооружение. Железные решетчатые ворота высотой метра в три увенчаны красной звездой и открываются, чтобы пропускать въезжающие и выезжающие автомобили. Справа – калитка для пеших и деревянная будка для вахтенного КПП. Будка отапливается электрокалорифером, приводящим капитана третьего ранга Семенюту Б.О. в состояние прострации, т.к. устроен он без соблюдения мер электро– и пожаробезопасности, а Семенюта Б.О. за эту безопасность отвечает лично. Слева огромная яма, вырытая на месте ранее стоявшего деревянного сарая под названием “штаб”. Сарай развалили. Яму вырыли. Но построить новый “штаб” не смогли: чего-то не хватило. Так яма и существует, угрожая поломать позвоночник любому подгулявшему военмору. Слева от ямы – магазин, контрастирующий с обстановкой. Напротив магазина – гальюн на сваях, продуваемый всеми ветрами Тихого океана. Рядом с будкой вахтенного КПП огромный штабель деревянного бруса. Именно из него по плану комбрига должен был быть построен новый “штаб”, но в конце концов брус, пролежавший четыре года под дождем, был обменен на бетонные блоки для очередного строительства, затеянного новым комбригом. Справа вдоль пирса тянутся щиты и коробки линий электропитания. Лагом к пирсу стоит списанный, разломанный и никому не нужный пароход, гордо именуемый УТС (учебнотренировочное судно). На нем хранится всякий хлам, здесь оборудовал себе каюту-конуру финансист штаба мичман Денисевич. Слева – одноэтажный белый домик, построенный лет пятьдесят назад и ушедший в грунт до самого своего единственного окна. В нем – кабинет начальника политотдела, капитана второго ранга Тюленева и партучет, возглавляемый мичманом Колобко. Возле домика – вагончик, в каких живут строители БАМа. В нем – мастерская для написания лозунгов и изготовления наглядной агитации. Заведует ею пропагандист политотдела, капитан третьего ранга Г. Чуев, угодивший в Курильскую Тьмутаракань с Балтики за разные грехи, но переведенный в Совгавань с Курил за успехи в БП и ПП. Напротив вагончика, перпендикулярно пирсу Северному – старый плавпирс, который два раза в год пытается утонуть и, тем самым, доставляет массу хлопот капитан-лейтенанту Басюку – офицеру по живучести. В торце пирса на кильблоках стоит поднятый на зиму из воды рабочий катер “Фламинго”. К пирсу ошвартованы БПК и эсминцы: “Гордый”, “Гневный”, “Вихревой”, “Бесшумный”, “Скрытный”. Места мало, но... не в обиде. Все эсминцы доживают свой век и в море ходить не желают, но составляют, на случай, грозную силу.

На БПК “Гордый” был поднят флаг командира соединения. Туда я и направился. Вахтенный у трапа проводил надраенного, как ручка машинного телеграфа, флагмана в каюту начальника штаба – капитана второго ранга Логинова. Офицеры были знакомы давно, но теперь я поступал в полное распоряжение НШ, т.к. именно он является непосредственным начальником

всех флагманских специалистов. Логинов сидел мрачный, решая проблему перевода своего из плавсостава на берег. Дело н том, что ВВК флота совсем недавно вынесла решение: “Не годен к службе в ПС ВМФ, годен к нестроевой службе”. Заболевание серьезное, психическое – маниакально-депрессивный психоз с манией преследования КГБ. Найти место под военным солнцем с таким диагнозом – исключительно сложная проблема. А учитывая то, что на флоте каждый ищет место службы себе сам, а не кадровики, эта проблема становится почти неразрешимой. Ситуация, сложившаяся в положении НШ, позволяет ему полностью игнорировать все служебные вопросы, занимаясь только собой, я был встречен радушно и радостно. Служебная беседа сразу же приняла неслужебный характер. Из нее молодой флагман уловил основные моменты, как-то: в медицине на кораблях бардак, каюту для размещения док должен искать себе сам на любом из кораблей бригады, квартиру можно получить не ранее, чем через полгода, офицеры штаба все прекрасные люди, но болтать нужно поменьше, т.к. кто-нибудь обязательно “вложит”, успокаивающие таблетки для НШ отныне должен получать и доставать Иванов. И это было главным.

Далее я отправился к комбригу. Представился. Тот барственным жестом пригласил доктора сесть. Холеное красивое лицо, узкие усики, черная с проседью шевелюра, выражение самодовольства и начальственной снисходительности. Из беседы с комбригом я понял то же, что и из беседы с начальником штаба. Насторожила только последняя инструкция.

– Вы, доктор, должны понимать, что меня интересует моральный облик моих офицеров. К вам, как к врачу, будут обращаться многие. Особенно по понедельникам. Прошу вас информировать меня обо всем, что происходит в штабе.

Такой откровенной вербовки в “шестерки” я еще не встречал. Подавив чувство брезгливости, я сказал:

– Прошу понять меня правильно, товарищ комбриг, мне с офицерами штаба жить и работать. Понравилось бы вам, если бы я вдруг начал давать информацию командующему объединения о вас лично? Думаю, что нет. Так почему вы думаете, что предлагаемые мне способы работы устроят коллектив штаба? Ваше предложение для меня унизительно. Так что прошу больше никогда к нему не возвращаться.

– Ясно, товарищ старший лейтенант. Идите.

Было видно, что комбриг остался страшно недоволен позицией, занятой доктором. Служба в штабе начиналась не гладко.

На очереди был начальник политотдела. Высокого роста, седой капитан второго ранга. Лысину прикрывает специально отрощенной прядью волос, ловко укладывая ее на голове. Но прядь поминутно сползает на лицо, и приходится укладывать ее снова. Вежливость и внимание. Трафаретные вопросы о семье, здоровье, настроении. И пожелание успехов в БП и ПП.

– Надеюсь, Петр Иванович, что с вами мы сработаемся, – высказал свое пожелание НПО.

Что он имел в виду, сказать трудно, однако я, оскорбленный предложением комбрига, понял это по-своему...

XXX

Каждый офицер, работающий на корабле, должен иметь свою каюту. Она является как рабочим кабинетом, так и жильем. Мы помним уютную обитель № 26 на крейсере, где все было под рукой: от телефона до колбасы. Я, занявший более высокое положение в иерархической медицинской “табели о рангах”, как оказалось, каюты был лишен. Флагманский корабль БПК “Гордый” выделил в распоряжение офицеров штаба две двухместные каюты на двадцать человек, что, естественно, не могло решить жилищную проблему. Штатную прописку в них имели “годки” штаба: флагманский химик Шалыт, флагманский минер Заугаров, флагарт, “мастер жесткого съема” Ольховский и флагманский штурман Егоров, пришедший в штаб с крейсера “А. Суворов” на месяц раньше меня, но имеющий право на каюту в соответствии с возрастом.

Остальные офицеры пользовались каютами лишь по праву гостеприимства хозяев. Это значит, что ни работать в них, ни отдохнуть во время обеденного перерыва, ни, тем более, расположиться на жительство в них не могли. Я, отправившись на поиски жилья на кораблях бригады, с первых шагов убедился, что командиры кораблей не очень охотно идут на предоставление “жилой площади” флагманским специалистам. Не только по причине жилищного кризиса, а более по соображениям личного спокойствия: постоянное присутствие на корабле представителя штаба увеличивает риск быть вызванным на ковер к командиру соединения по поводу имеющихся недостатков в организации службы.

Несмотря на это, я все же сумел занять каюту на ЭМ “Бесшумный”, воспользовавшись тем, что эсминцем командовал знакомый уже нам товарищ Дмитриев, когда-то временно исполнявший обязанности старшего помощника на крейсере “А. Суворов” и дисциплинарно терзавший меня “за бездушное отношение к офицерскому составу”. Эсминец уже лет пять ждал решения своей участи в ГШ ВМФ, т.к. не только воевать, но и оторваться от пирса был не в состоянии: тяжелый склероз всех систем и изношенность органов, полученные в награду за многолетнюю безупречную службу, приковали корабль к постели – ржавому и такому же старому плавпирсу. Однако, корабль есть корабль и, несмотря на пенсионный возраст, он должен нести на мачте военно-морской флаг. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.