Мацзу
Шрифт:
— Не напомнишь, кто пару лет назад говорил, что готов уехать отсюда куда угодно, где не так жарко?! — иронично произнес я, заходя вслед за ней и закрывая за собой входную дверь.
— С милым и раем в шалаше, — выдала она английский вариант известной поговорки, повернулась ко мне и розовым кончиком языка провела между алыми губками.
Губная помада сейчас под запретом для порядочных британских женщин. Она привилегия проституток и актрис, разница между которыми только в цене.
Я поцеловал мягкие губы Эмили. Они словно расплавились в моих. Умеют женщины раствориться в мужчине, а потом восстановиться в целости и сохранности, хотя иногда и с прикупом.
—
Я попробовал завалить ее одетой, но Эмили попросила:
— Я сама разденусь.
Наверное, платье пожалела, которое так идет ей.
Я стремительно освободился от одежды и завалился на заранее приготовленное ложе, откуда в приподнятом настроении наблюдал стриптиз в полумраке, из-за чего казалось, что подглядываю. Тело у Эмили белое, словно нет здесь палящего солнца, ничего не слышала о загаре. Сиськи разбухшие от молока и с темными набрякшими сосками. В низу живота более темный треугольник примятых, спутанных густых русых волос. Не знаю, почему, но подглядывание заводит меня быстрее и ярче, чем разрешенное любование. Эмили чувствует мой взгляд, мою мощную сексуальную энергетику и, будто преодолевая ее, движется все медленнее, изящнее. Театр одной актрисы для одного зрителя.
— Давай быстрее! — требовательно произношу я.
Она улыбается, небрежно швыряет нижнюю юбку на комод, делает шаг к ложу и наклоняется ко мне, демонстрируя увеличившиеся сиськи и прикрывая рукой послеродовые складки на животе. Я обнимаю любовницу, прижимаю к себе, после чего напару перекатываемся по мягкой постели, и я оказываюсь сверху. Эмили обхватывает меня ногами ниже ягодиц и придавливает к себе, всхлипнув томно, когда мой член входит в горячую сочную мякоть. После родов стала чувственнее, эмоциональнее и требовательнее. Раньше она была для меня, теперь я для нее. Впрочем, я не ропщу, заставляю ее извиваться всем телом и кусать меня неистово, чтобы не дать вырваться ее протяжным сладким стонам.
47
Ранним утром дом правительства тих и прохладен. Мраморный пол звучно реагирует на мои шаги. За одной дверью я слышу шорох. Сдерживаю дерзкое желание наклониться к замочной скважине и глянуть глазом в глаз. Правила приличия требуют, чтобы уходил я рано, до того, как все проснутся, и как можно незаметнее. Люди не любят попадать в неловкие ситуации, особенно требующие обязательной реакции, одолженной из пыльного сундука с протухшими моральными устоями.
На крыльце сидят на корточках и тихо болтают на своем языке черноусые сипаи в белых чалмах, красных кителях и белых коротких, выше колена, штанах в обтяжку. Мушкету прислонены к стене. Скрип отрывшейся наружу входной двери заставил их быстро встать и дернуться к оружию. Увидев меня, расслабились и заулыбались.
— Привет, парни! — шутливо козырнув, здороваюсь я.
— Доброе утро, мистер! — хором отвечают они, скаля зубы, которые на фоне темных, почти черных губ кажутся ослепительно белыми.
Я сбегаю по светлым мраморным ступеням к безлюдной дороге, вымощенной булыжниками, пересекаю ее наискось, спугнув трех шакалов, которые, оглядываясь и тявкая, отбежали метров на десять и замерли, настороженно наблюдая за мной. По переулку спускаюсь к реке, где у деревянного причала ждет меня тузик с двумя китайцами, гребцом и рулевым. Я предупредил вчера, что, если до темноты не приду, могут отправляться на «Мацзу», но на рассвете должны вернуться сюда.
Я здороваюсь с подчиненными, занимаю место на носовой банке, командую:
— На шхуну.
Разворачивая лодку, гребец отталкивается веслом от распухшего голого трупа, плывшего спиной кверху и с наклоненной вниз головой, словно любовался подводным миром. Мясо на спине выше воды почти все было выклевано птицами.
Когда мы подошли к борту «Мацзу», к штормтрапу вышел Поль Фавро с проституткой-индианкой с крепким телом. Оба были довольны друг другом. Они подождали, когда я поднимусь, после чего старший помощник игриво шлепнул даму по мощной заднице, а она радостно хихикнула — каждый правильно выполнил свою часть ритуала прощания. Проститутка спустилась в тузик и была отвезена на берег. Поль Фавро приказал матросам открыть трюма и приготовить грузовые стрелы. К нам сплавлялись по течению два больших плоскодонных лихтера Джон-компани.
Где-то через полчаса, когда я закончил завтракать, прибыла шлюпка с фрегата «Объем» с знакомым мне молодым лейтенантом в синем шерстяном мундире, несмотря на то, что солнце уже взошло и начало припекать по-летнему.
— Сэр, коммодор Генри Смит приглашает тебя на свой корабль, — доложил он.
Судя по обращению «сэр», мой социальный статус подрос в глазах лейтенанта, несмотря на то, что не являюсь подданным королевы.
Коммодор Генри Смит тоже встретил меня намного теплее, даже с некоторым подобострастием. Титул у него громкий, потому что командует маленькой эскадрой, но как был всего лишь пост-капитаном, то есть капитаном на посту, а не на берегу на половинном окладе, командующим двадцативосьмипушечным, самым слабым из фрегатов, так им и останется, когда эскадру распустят или вольют в более сильную под командованием адмирала, которая должна прийти в следующем году. Оклад у него командира корабля пятого ранга, а у меня третьего. На не самом умном его лице читался вопрос: как этот штатский умудрился занять такое место? У человека простого и ответ напрашивался простой: по блату. Значит, со мной надо быть осторожным.
На этот раз Генри Смит угостил меня отличным красным бордо, привезенным одним из клиперов Джон-компани. К сожалению, вся эта прелесть была продана сразу же, в течение двух дней, как рассказал мне коммодор, иначе бы я прикупил несколько ящиков вина. Пили из оловянных кружек. Видимо, сказывалось детство в пабе.
— Мистер Уильям Макнахтен перед отъездом в Шимлу проинструктировал меня, что в Кантоне я должен буду очень серьезно относиться к твоим советам, рекомендациям. По его словам, ты давно ведешь дела с китайцами, хорошо знаешь их язык и обычаи, — первым делом проинформировал меня Генри Смит.
— Уже двенадцатый год в этих краях. Много чему научился, — соврал я.
— Гражданский моряк видит все не так, как военный, — сказал он.
Это точно. В годы моей первой молодости бытовала поговорка «Бойся в море рыбака и вояку-дурака». Коммодор, наверное, считает иначе.
— Я участвовал в нескольких стычках с местными пиратами, и каждый раз выходил победителем. Результат одной из них в Малаккском проливе видел ваш предшественник на этом фрегате. Они стояли на рейде Сингапура, когда я пришел туда с трофейными джонками, — сообщил я.