Мадам будет в красном

Мартова Людмила

– Ну, вообще бродить ночью по чужой квартире и влезать туда, куда не просят, – вполне типичное поведение для мента, – с ангельской улыбкой сказала Анна, а Зубова покоробило слово «мент», в ее нежных устах прозвучавшее как-то особенно оскорбительно. – Но я, пожалуй, не обижусь. Особенно если ты пообещаешь сейчас же вернуться в постель и повторить все те штуки, которые выделывал со мной вечером.

Звучащее в ее хрипловатом голосе желание вперемешку со злостью (а она, похоже, действительно сердилась) раздразнило капитана почище любого афродизиака. Эта женщина действовала на него совершенно невообразимым образом.

– Все,

что ты захочешь! Обещаю! – ответил Зубов и протянул руки к ее ослепительно прекрасному нагому телу без единого изъяна. Но все же не удержался и спросил: – Ань, а вот те картины… В углу… Это тоже ты рисовала?

Вместо ответа Анна поцеловала Зубова с такой страстью, что их зубы стукнулись друг о друга. Он снова подхватил ее на руки, тут же забыв про какие-то там картины. Не было сейчас на земле ничего более важного, чем тело этой женщины, которым он мог и должен был срочно овладеть.

– Что? – прошептала она, сворачиваясь клубком у него в руках и легонько куснув его за грудь. – Картины? Нет, это не мои. Это моей сестры. Евы.

* * *

Ночью ей снова приснился кошмарный сон. Кошмар – всегда один и тот же – преследовал ее с детства: длинный, постоянно сужающийся коридор, по которому нужно было бежать, спасаясь от неведомой опасности. За спиной оставалось что-то, не имеющее названия, но очень страшное, впереди же ждала темнота и полная неизвестность.

Спотыкаясь, Липа брела по этому коридору, падала и поднималась, в ужасе чувствуя, как начинает задевать плечами стены, как становится все уже проход, понижается потолок, из-за чего приходится все ниже и ниже наклонять голову. Она чувствовала, как из носа у нее течет кровь, а из глаз слезы, но не останавливалась ни на мгновение, понимая, что иначе погибнет.

От чего именно она бежала, какая неведомая опасность гнала ее вперед, Липа не знала. Выматывающий ночной кошмар был ее проклятием, иногда исчезающим на время, а потом снова возобновляющимся с неочевидной периодичностью. Только однажды он оставил ее больше, чем на год, и она почти уже поверила, что навсегда избавилась от всеобъемлющего ужаса, от которого просыпалась в холодном поту, в насквозь промокшей футболке, но морок вернулся, и она сдалась на его милость, смирилась с тем, что останется в его липком плену навсегда.

В этот раз мрачный коридор в ее сне сузился больше обычного. Липа вынуждена была встать на четвереньки и ползти по грязному шершавому полу, стирая колени в кровь, но она все равно задевала головой неумолимо приближающийся потолок. С потолка сыпалось нечто, сначала ошибочно принятое Липой за простой мусор, но потом она с ужасом поняла – это пауки. Огромные жирные пауки с мохнатыми лапами. Они ползли по затылку, больно цеплялись за волосы, забирались за шиворот. Липа пыталась стряхнуть мерзких тварей, но пространства даже для такого простого маневра не хватало, а пауков становилось все больше и больше. Они пытались заползти в уши, в ноздри, в открытый в крике рот. Липа в ужасе понимала, что они уже пробрались под пижаму и вот-вот найдут новую лазейку, чтобы попасть внутрь ее организма. Она напряглась в бессмысленной попытке раздвинуть стены, закричала громко, отчаянно и проснулась, села в постели, тяжело дыша.

Огромная безразмерная футболка из секонд-хенда (Липа специально выискивала и покупала только такие – в них ей было удобнее всего спать) оказалась совершенно мокрой от

пота. Хоть выжимай! Липа со школьных лет в любую погоду спала с открытым окном. В комнате и сейчас было холодно, она тут же начала замерзать. Дрожа от озноба, решительно откинула одеяло и спустила ноги с кровати. Нужно сходить в туалет, принять горячий душ и переодеться. Только так удастся избежать простуды, а заодно и успокоиться.

В коридоре послышался ровный, негромкий стук палки. Так! Ее крик разбудил маму, которая поспешила на помощь дочери, как делала всегда. Правда, слово «поспешила» теперь не вполне уместно. Нащупав тапочки, Липа выскочила в коридор.

– Мамочка! Зачем ты встала? – Она нежно обняла мать, довела ее до комнаты, помогла лечь и поудобнее устроиться на кровати, на специально купленном матрасе для лежачих больных.

Конечно, в последнее время Мария Ивановна Бердникова уже не проводила целый день в постели, да и вообще чувствовала себя гораздо лучше, но вскакивать посредине ночи от дочкиных криков, вызванных очередным кошмаром, ей было ни к чему.

– Опять страшный сон? – спросила мама, когда Олимпиада подоткнула одеяло со всех сторон. – Ничего, Липушка, это пройдет. Всегда проходит и в этот раз тоже. Снилось все то же?

– Да. – Содержание Липиных снов Мария Ивановна знала прекрасно, поэтому рассказывать не имело смысла.

– Ты дрожишь, – заметила Мария Ивановна и погладила дочь по голове. – Беги в душ, а то простынешь. И… Липушка! Один сон ничего не меняет, ты же понимаешь.

– Конечно! Не переживай, мамочка. – Липа поцеловала маму, вечную свою спасительницу от всех детских, да и взрослых тоже, страхов в теплую, мягкую щеку. Такую любимую, такую родную. – У меня все хорошо. Не волнуйся и спи. Хорошо?

Она выскользнула из комнаты, на пороге обернулась тихонько – просто убедиться, что у мамы все в порядке, и кинулась в ванную. Пустила горячую, очень горячую воду, какую только могла вытерпеть, постояла под колючими струями, щиплющими кожу почище несуществующих пауков из ее сна, но, в отличие от тех, совсем не страшных. Ей нужно было подумать, а ничто не освобождало разум лучше, чем горячая вода.

Случилось страшное. В этом Липа была уверена. То страшное, к чему она была подсознательно готова все эти годы, но мысли о чем гнала прочь, тщетно уговаривая себя: мол, все хорошо, а остальное ей только кажется. Нет, ей не казалось. Олимпиаде Сергеевне Бердниковой – профессиональному психиатру с многолетним опытом работы, не могло привидеться безумие. Врачу вообще не может ничего казаться, он лишь видит и оценивает симптомы, из которых складывается клиническая картина, а затем диагностирует заболевание. Картину Липа видела, а что с ней делать, не знала.

– «Medice, cura te ipsum», – пробормотала она любимое латинское изречение. – Врач, исцелись сам. Господи, что же мне со всем этим делать?

Еще год назад Липа посоветовалась бы с мамой. Мария Ивановна тоже была врачом. Правда, не психиатром, а педиатром, детским доктором. Через ее руки прошла добрая половина жителей их города. А если и не половина, то четверть точно. Мама всегда была самым лучшим Липиным советчиком, самым верным другом, самым надежным союзником. Но сейчас она не поможет. Маму больше нельзя беспокоить, теперь о ней можно только беспокоиться.