Мадам будет в красном

Мартова Людмила

Стас? На мгновение искушение обо всем рассказать Крушельницкому, переложить груз ответственности на чужие плечи, заставить вместо себя принять решение стало таким сильным, что Липа даже зажмурилась. Нет, нельзя. Он – чужой человек, которого нельзя обременять своими проблемами. Да и вообще, каким бы хорошим он ни был, он мужчина, а значит, ждать чего-то стоящего от него не приходится.

Ответ нашелся сам собой и был таким простым, что Липа даже засмеялась. Ну, конечно! Кроме мамы, есть только один человек, которому она могла все рассказать. Не боясь, не стесняясь и не переживая за последствия. Ее старый учитель – профессор Лагранж.

Решено, завтра, а точнее уже сегодня, она обязательно съездит к старику в гости и посоветуется, расскажет обо всем, что сейчас волнует ее больше всего. К счастью, сегодня суббота, а значит, их встрече не помешают служебные дела. Липины служебные дела, разумеется.

Как всегда, когда решение уже принято и муки выбора остались позади, настроение у Липы резко улучшилось. Согревшись под горячим душем, она растерлась махровым полотенцем, вытащила из стоящего в ванной комнате шкафчика чистую футболку, натянула через голову и тихонько прокралась в свою комнату, стараясь не потревожить мать. По дороге заглянула в ее комнату и улыбнулась довольно: мама уже спала.

Что ж, нужно последовать ее примеру. Профессор Лагранж обязательно что-нибудь придумает, отгонит злобных чудищ, поселившихся в Липиной голове, успокоит и утешит, как он умеет. А значит, беспокоиться не о чем. Липа забралась под одеяло, перевернула другой стороной влажную после ночного кошмара подушку, укуталась в одеяло и закрыла глаза. Через мгновение она уже крепко спала, и никакие сновидения ее больше не тревожили.

В субботу, как следует выспавшись и переделав все домашние дела, она действительно отправилась к Лагранжу. Старый профессор обрадовался и ей, и купленному по дороге вафельному тортику. Засуетился, помогая Липе снять шубку, бросился на кухню ставить чайник и оттуда начал сокрушаться, что забыл предложить гостье тапочки.

– Франц Яковлевич, я сама возьму! – прокричала в ответ Липа. Обдернула свитер, провела рукой по волосам, сунула ноги в меховые тапочки, сиротливо ждавшие под вешалкой гостей, и пошла по длинному коридору в кухню. После стольких лет знакомства, в этой квартире она могла ориентироваться даже с закрытыми глазами.

– Как сыновья? Как внуки?

Старший сын профессора уже много лет жил с семьей в Америке, имел собственную лабораторию по биофизике в университете в Нью-Йорке, а его взрослые дети, получив там образование, стали настоящими американцами. Раз в год Дмитрий Лагранж прилетал в гости к отцу и каждый раз уговаривал старика переехать к нему, но тот отказывался наотрез.

– Здесь у меня Родина, наука, ученики и могила Машеньки, – отвечал Франц Яковлевич на все вопросы, когда родственники слишком уж активно начинали недоумевать, как это можно отвергать такое заманчивое предложение.

Впрочем, старый профессор отказывался переезжать и к младшему сыну, который руководил солидным банком и выстроил отличный коттедж для всей семьи в Подмосковье. Свою независимость Лагранж ценил больше всего на свете и только с год назад позволил сыновьям оплачивать приходящую домработницу.

Но даже домработница была не чужой – она много лет проработала в отделении судебной психиатрии медсестрой под началом Лагранжа. Недавно вышла на пенсию и теперь с удовольствием три раза в неделю мыла своему бывшему начальнику полы, приносила продукты и готовила еду. Лагранжа все любили, да и дополнительные к пенсии деньги были вовсе нелишними и доставались без особых трудов. Характером старик обладал золотым,

хлопот не доставлял, а еще был великолепным рассказчиком.

– Сыновья и внуки штатно, – загудел Лагранж бархатным баритоном. Голос любимого учителя Липа узнала бы из тысячи. – Так, как и положено им по возрасту и жизненным предпочтениям. Все живы, все здоровы – это главное. И, предвосхищая твой следующий вопрос… у меня тоже все штатно и в полном соответствии с возрастом. Утром проснулся, оценил, где и с какой интенсивностью болит, порадовался – еще жив, а уж дальше, как получится.

– Новую статью дописали?

Профессор все еще занимался научной деятельностью, вот только глаза у него стали сдавать, и теперь он работал за компьютером не более получаса в день, из-за чего написание научных работ затягивалось, вводя старика в сильнейшее раздражение.

– Дописал, слава богу. И отредактировал даже. Два дня назад отправил в журнал. Прочитать хочешь?

– Конечно, хочу, – Липа засмеялась. – Вы же знаете мой главный принцип: хороший врач учится всю жизнь. А у кого мне еще учиться, как не у вас? На курсы повышения квалификации мы больше не ездим. А то, что сейчас у нас здесь организуют, так это не курсы, а профанация одна. И статью вашу, Франц Яковлевич, я прочитаю с удовольствием. Даже затаив дыхание. И если можно, то возьму распечатанный экземпляр еще и для Стаса.

– Конечно, можно. – Лагранж поставил перед Липой чашку с дымящимся чаем, подвинул вазочку с малиновым вареньем, ловко разрезал принесенный ею торт. Движения были четкими и уверенными, как у молодого. Липа невольно залюбовалась его руками. – А скажи-ка мне, душа моя: ты по-прежнему дурочку валяешь и не позволяешь Стасу доказать тебе, что ты достойна любви?

Внутри стало жарко. Очень жарко. Липе сначала даже показалось, что она сделала слишком большой глоток горячего чая и огненная жидкость сейчас прожигает нестерпимо лютым пламенем дорожку в пищеводе и желудке. Она судорожно вздохнула и закашлялась. Лагранж с доброй усмешкой смотрел на нее.

– Франц Яковлевич, – взмолилась Липа, не зная, куда ей деваться от его проницательных, все понимающих глаз, – Франц Яковлевич, давайте не будем про это. Ладно? Мы со Стасом просто друзья, и меня это вполне устраивает.

– Тебя – да, его – нет. Но ты права, говорить про это действительно бесполезно, раз уж ты не готова пока слушать и слышать.

– Вы же все про меня знаете, – в голосе Липы прозвучали близкие слезы, и Лагранж успокаивающе похлопал ее по руке. – Меня нельзя любить. Я – моральный урод, душевный инвалид с полностью искореженной психикой. И я тоже не могу любить. Я обещала себе больше никогда никого не любить, и я держу это обещание. Потому что второй раз я просто не выдержу. Вы же знаете.

– Знаю. – Лагранж тяжело вздохнул и встал из-за стола. – Ты, душа моя, пожалуй, самый большой мой врачебный провал. Каждый раз после проведенных сеансов мне кажется, что на этот раз я тебя излечил, но проходит время, и ты возвращаешься снова и снова. Почему? Отчего? Почему нанесенная тебе травма столь сильна? Я не знаю ответов, и это меня мучает. Я сам себе кажусь шарлатаном, – голос ученого звучал глухо.

– Какой же вы шарлатан, Франц Яковлевич, – Липа даже засмеялась от подобного самоуничижения. – Вы – прекрасный врач и просто самый мудрый человек на земле. Если бы не вы, меня бы, наверное, просто уже не было. Но я пришла поговорить не об этом. И уж точно не о Стасе.