Маэстро
Шрифт:
– У нас дом был большой, а кухня маленькая, уютная. Коврик на полу разноцветный. Почему-то коврик лучше всего запомнился. Я после школы прямиком на кухню шел. Ранец кину в коридоре и туда. Сядешь за стол, бабушка по хозяйству возится, вроде как занята, не до тебя ей. Но из кухни не гонит. И, пока ждал обед, потихоньку ей все свои дела-секреты и рассказывал. А теперь ни бабушки уже нет, ни плова настоящего в Москве не найдешь, – грустно закончил он.
Я подсела к нему за стол.
– Эй, что за похоронные настроения, товарищ Народный артист?
Он тогда уже
– Ностальгия одолела? Ну давай я тебе плов забацаю! Легко! Хоть сегодня! У меня в морозилке еще полкурицы валялось.
Марат потянулся ко мне через стол:
– Вот больше нам сегодня заняться нечем! И все равно ты не сделаешь так, как бабушка. Плов – это искусство! А у тебя даже казана нет!
И смеется! Ну и перепады у него!
– Руки! Руки! – возмутилась я. – Дай хотя бы борщ доварить! Выкипит же! А Москву не смей обижать! Плов ему тут не нравится! Ишь ты!
Я его тогда дразнила, конечно. У нас такие отношения были – огнеопасные. Мне нравилось его заводить, подначивать. А Марату нравилось, что я не смотрела ему в рот, как все его дурочки-поклонницы. Но за столицу и правда слегка обиделась: я родилась и выросла в белокаменной, и мне в те годы казалось, что нет на свете лучше города. Правда, я и видела немного – только суровые северные края, по которым моталась за Мариком на гастроли. Но об этом позже.
Марат вдруг посерьезнел, покачал головой:
– Даже не думал обижать. Я всегда говорил и буду говорить: я благодарен Москве, я благодарен России за все те возможности, которые мне дали. Я очень хорошо помню, как приехал на Всесоюзный конкурс. Да что там помнить, записи же есть. Руки из пиджака торчат – как-то я слишком быстро рос в то время, штанины тоже слишком короткие. Шея как у куренка, зато с отцовской бабочкой. И глаза на пол-лица. Я очень люблю Республику – это мое детство, мои друзья, бабушка с дедом. Но настоящим артистом меня сделала именно Москва!
А потом долго, пока я доваривала борщ, пока мы его ели – со сметаной и чесноком, как истинные жители столицы, – он рассказывал о своих первых московских годах.
* * *
– Хватит уже там торчать! – Марик дернул приятеля за лямку штанов. – Собирайся давай! Или ты будешь весь день в окно таращиться?
Из окна их номера открывался замечательный вид: огромные красивые здания, дорога, по которой постоянно проезжали машины, и даже кусочек набережной. Рудика завораживал и тот факт, что жили они аж на седьмом этаже! После их одноэтажных домов, после города, где самым высоким зданием был пятиэтажный Дом правительства, седьмой этаж казался чем-то невероятным. Марика вид из окна тоже восхитил, но еще вчера, когда они, уставшие, добиравшиеся галдящим, шумящим, звякающим ложками и подстаканниками поездом, наконец-то заселились. Алевтина Павловна долго что-то выясняла у высокой деревянной стойки, шуршала бумажками, объясняла, что Рудик будет жить с Мариком в одном номере, а она в другом. Желание Марата во что бы то ни стало ехать с другом вызывало массу проблем – учительница не возражала, но предупредила, что они едут не на экскурсию, школа не выделит денег на второго мальчика. Вмешались родители Рудика – разочарованный итогами республиканского конкурса старший Семипалов заявил, что сын, конечно, не заслужил поездку
Ночью, когда Рудик рухнул спать, Марат еще долго сидел на подоконнике и рассматривал переливающуюся огнями, сверкающую кремлевскими звездами, шумную даже в столь поздний час Москву. А сегодня чего ее рассматривать? Действовать пора!
Он отлично подготовился к путешествию: наизусть выучил адрес, даже нужную станцию метро нашел на затрепанной карте-схеме. Бедный Толик уже и не рад был, что рассказал ему про музыкальные открытки, потому что карта тоже была его. Но Марик ее отобрал, аргументируя тем, что в Республике ему карта ни к чему, а они с Рудиком без нее в два счета заблудятся. Спорить с Маэстро давно никто не решался – все равно бесполезно.
Мимо номера Алевтины Павловны они прошмыгнули как мышки. Конкурс должен был состояться только завтра, они приехали на день раньше – поезда в Москву ходили всего три раза в неделю. Учительница обещала, что в свободный день они погуляют по городу, сходят в зоопарк. Но зоопарк Марика совершенно не прельщал, да и компания Алевтины Павловны его не слишком-то вдохновляла. Так что из гостиницы они предпочли выбраться быстро и тихо.
– Так, нам нужна улица Горького, – рассуждал Марик, сверяясь с картой. – Всего одна остановка метро. Толик сказал искать большую красную букву «М».
– Вон она! – Рудик махнул рукой куда-то в сторону. – А что такое «метро»?
– Ну ты деревня! – возмутился Марик. – Никакой подготовки к поездке! Ты что, в кино никогда не был, что ли? Мы с тобой вместе фильм смотрели, где герои в метро катались. Поезд такой, под землей идет! Пошли скорее!
Рудик совершенно ошалел от гудящего, звенящего, куда-то спешащего города, так непохожего на их тоже большой, но спокойный, неторопливый, пахнущий пряностями. Москва пахла автомобилями, только что прошедшим дождем и хлебом. Вероятно потому, что стояли они прямо возле булочной. Некстати вспомнилось, что сегодня никто не завтракал.
– Забежим? – Марик дернул приятеля за рукав. – А потом в метро!
В булочной продавали еще горячие сайки с изюмом и кофе с молоком в граненых стаканах. Заходившие в булочную люди брали и то и другое и устраивались за высокими столами возле окон. Марику немедленно захотелось тоже влезть за высокий стул и прихлебывать горячий кофе, глядя на пролетающие по улице автомобили. Правда, кофе он никогда раньше не пробовал – дома считалось, что это совершенно не детский напиток, к тому же кофе дома выглядел совершенно иначе: черный, он подавался в маленьких чашечках, а не в огромных стаканах.
Марик отсчитал деньги из выданных ему на дорогу. Рудик тоже полез по карманам. Оба чувствовали себя необыкновенно взрослыми. А главное – никто не обращал на них внимания. В Республике они всегда оставались младшим Агдавлетовым и младшим Семипаловым. Придешь в магазин за молоком, поздороваешься с какой-нибудь бабушкой и тут же слышишь, как она своей соседке говорит: «А это Марик. Как какой? Младший Агдавлетов. Да, сын Али. Тоже музыку пишет. Совсем большой уже». И вроде бы приятно, но, натвори ты что-нибудь, тут же услышишь: «Удивляюсь я на младшего Агдавлетова. Вы помните, Мария Семеновна, каким был его отец Али? Воспитанный мальчик! А из сына что вырастет? Уголовщина!» А они всего-навсего в «ножички» играли на школьном дворе. Это когда берешь двумя пальцами ножик за лезвие и по-особому его кидаешь, чтобы он в землю противника воткнулся. Где воткнулся, там теперь твоя территория. И так до тех пор, пока всю землю не завоюешь. Ничего особенного в этой игре нет! Ну разве что пальцы порежешь, если совсем уж криворукий. Потому в их музыкально-образцовой школе игра и не поощрялась. Но они же большие, не мелюзга какая. Умели кидать так, чтобы не резаться!