Маэстро

Волкодав Юлия

Рудик не подвел. Заиграл собственную мелодию, чуть чаще нажимая на педаль, чем обычно. Но Марику так больше нравилось – со страстью, с настоящими эмоциями, со всеми кружевами национальных мотивов, которые Рудик умел вплетать в казалось бы классическую, традиционную аранжировку. Он и голосом последовал за этими мотивами.

– Они гласят во все концы! Весна идет! Весна идет!

Сцена в Кремлевском дворце огромная, отступ от первого ряда тоже немаленький, да еще и свет над залом приглушили, так что зрителей Марик не видел. Не видел и побелевшего лица Алевтины Павловны, готовившейся получить сердечный приступ за кулисми. Но аплодисменты

его оглушили. Зрители сто раз забыли, что объявляли им «Благодатный край», а спели «Весенние воды». Какая, в сущности, разница? Но, судя по овации, которую устроил зал, им очень понравилось выступление Марика. Да не просто понравилось. Зал бисировал!

Марат стоял на главной сцене огромной страны, слушал волнами накатывающие аплодисменты и ощущал некую правильность происходящего. Не восторг, не радость, не эйфорию, вполне понятную в такой ситуации. А правильность. Как будто он наконец-то решил уравнение, которое никак не мог осилить долгое время, и все условия задачи сошлись, и нет никаких сомнений, что решение верное.

В кулисы он ушел, ни секунды не сомневаясь, что победил. Может быть, не в этом конкурсе. Пусть ему поставят низкие оценки за «идейно неправильный репертуар», пусть вообще отстранят за самоуправство. Он выиграл в каком-то гораздо более важном соревновании, даже если грамотой с профилем вождя это никто не подтвердит.

Но грамоту он все-таки получил. И его оценки за выступление были самыми высокими. Алевтина Павловна, от которой почему-то пахло валерьяновыми каплями, натужно улыбалась бегающим за кулисами редакторам и бормотала, что перепутала название песни, когда заполняла репертуарный лист. А к Марику и Рудику вдруг подскочил мужчина с блокнотом, представился корреспондентом «Пионерской правды», освещавшей конкурс, и попросил ответить на пару вопросов.

– Скажите, пожалуйста, чем продиктован выбор песни? – поинтересовался он, на ходу делая какие-то пометки в блокноте.

Марик открыл было рот, но Рудик успел раньше:

– Мы считаем, что классика сегодня актуальна как никогда. И в своем произведении Тютчев уже тогда намекал на необходимость перемен. И в образе весенних вод зашифрован образ грядущей великой социалистической революции, которая…

На этих словах Марик сделал два шага назад, полностью предоставив Рудику право общаться с корреспондентом. Зря Рудик, что ли, был комсоргом класса. Заканчивалась весна пятьдесят шестого года. Хрущев уже сделал свой знаменитый доклад. И «Весенние ручьи», в которые Марик вкладывал исключительно лирический смысл, в изложении Рудика приобретали идейно-правильную тональность.

– Именно поэтому я решил написать музыку для этого, безусловно, актуального произведения и предложить ее моему товарищу для исполнения на конкурсе. Наверное, я поступил немного самонадеянно, но…

– Вы хотите сказать, что музыка написана вами? Учеником десятого класса?

– Да…

Скромный такой стоит, глаза в пол, на щеках румянец. А Марик помнил, как Рудик за ночь писал «Ручьи» к экзамену за полугодие, буквально на коленке, открыв первый попавшийся сборник стихов. Актуальное, идеологически правильное произведение! Это Рудик у нас идеологически правильный. Балабол.

– Невероятно! – Карандаш у дядьки летал по страницам блокнота. – О такой талантливой молодежи обязательно должны узнать наши читатели. Скажите, Рудольф…

В Республику Марик и Рудик привезли по кружку краковской колбасы, купленной на последние деньги, по бобине с записями их

голосов и одну на двоих папку с обложкой из красного дерматина. В папке лежала грамота с профилем вождя на имя Марата Агдавлетова о победе во Всесоюзном конкурсе юных вокалистов, вырезка из газеты «Пионерская правда» и две справки, подтверждающие, что Марат Агдавлетов и Рудольф Семипалов приняты в Московскую консерваторию без экзаменов. Один на вокальное отделение, а второй – на композиторское.

Часть 3

В зале творилось что-то невообразимое. Зрители не просто аплодировали. Они кричали невероятное в этих стенах слово «Бис!», настойчиво требуя повторения.

– Бра-во! Бра-во! Бис!

Марат в десятый раз за минуту согнулся, чтобы забрать очередной букет цветов. Цветы уже не помещались у него в руках, но положить букеты на пол он считал неуважением к зрителям. А откуда-то с дальних рядов к нему бежала еще одна девчонка с огромным веником. Где они их только взяли в Москве зимой?

Бисировать или нет? В зале Чайковского повторять номера не принято. Да и представить трудно, как симфонический оркестр снова рассаживается по местам и на бис исполняет симфонию Петра Ильича.

Когда Марату предложили спеть сольный концерт в легендарном зале, он ушам своим не поверил. Но согласился, как он мог не согласиться? Сольный концерт! С настоящими зрителями, которые придут именно на него! Но придут ли? Кто он такой? Талантливый мальчик из союзной республики. Студент-первокурсник Московской консерватории. Подумаешь, один раз показали по телевидению в передаче, посвященной молодым талантам. Какие-то пять минут эфира, его робкие ответы на дежурные вопросы о детстве и музыке и несколько куплетов той самой песни Рудика, с которой он выиграл конкурс. Рудик, разумеется, за роялем. Разве этого достаточно, чтобы собрать зал имени Чайковского?

Оказалось, что достаточно. А может, всему виной слухи о невероятно музыкальном мальчике-баритоне, мигом охватившие Москву? Но так или иначе, билеты раскупили за две недели до выступления.

Программу Марат подготовил сугубо академическую, включил в нее все, что разучивал в консерватории: классические партии, романсы русских классиков. Только в конце позволил себе арию Дона Базилио из бессмертного «Севильского цирюльника» Россини. И не выдержал – уж слишком скучно было столбом стоять у инструмента, – задвигался по сцене, заиграл лицом, мимикой и голосом, конечно же, голосом плутоватого Базилио. Спел на итальянском и тут же, не останавливаясь, на русском. И тогда зал взорвался.

Клевета все потрясает и колеблет мир земной,

и, как бомба, разрыва-аясь…

На этой высокой ноте бомба и разорвалась. Зал кричал «бис» и требовал повторения. А Марат стоял, с трудом удерживая гору цветов, и понимал, что все было не зря. Такое тяжелое прощание с домом, с любимым городом, долгие разговоры с бабушкой Гульнар на кухне, строгие взгляды деда Азада, облезлые стены комнаты в общежитии, одной на четверых, в которой совершенно невозможно заниматься, картошка с салом на завтрак, обед и ужин, и хорошо, если еще картошка, а не просто хлеб с горчицей и луком. И долгие ночи на подоконнике, уже без вида на кремлевские звезды, и мучительные размышления – а надо ли было перебираться в такую далекую и не очень понятную Москву? Вот это все было не зря.