Маёвский букварь
Шрифт:
(Какой-нибудь дока вспомнит, что Кострома вроде бы не входит в список городов-героев, но я ему отвечаю: никакой ошибки нет. Поскольку жизнь у нас повсюду явно героическая, у нас в России что ни город, то герой. А не согласен – эту книжку не читай. (Шутка)).
Все дружки мои к той зиме разбежались по огромной территории необъятного Советского Союза – кто в армию, кто просто в военное училище. И только Лёшка Чубаров по кличке Клюв, он же Дохлый, затесался в пролетарские ряды ПТУ. В отличие от большинства институтов из ПТУ в армию
С Лёшкой мы подружились в шестом классе на почве всеобщей нелюбви одноклассников. Эта самая нелюбовь просто-таки бросила нас, двух маленьких изгоев, в некрепкие объятия друг друга. Мы сдружились, и жить стало легче: если до нашей дружбы нас лупили по отдельности, теперь нас стали лупить обоих, вместе, за компанию.
А вместе, что ни говори – всё-таки веселей.
Школа та каторжная была восьмилеткой, и по окончании сей мы с Лёшкой с облегчением её покинули. Лёшка почапал в ПТУ, а я пробился в самый лучший класс района вместе с новыми друзьями из Клуба Лётчиков, Космонавтов и Десантников, о котором также разговор отдельный (см. на букву К).
Короче, сижу я дома, зубрю историю единственной и неповторимой партии, и тут приходит этот самый Лёшка, а с ним какой-то мужик по фамилии Потехин. Впоследствии оказалось – старший брат Лёхи Потехина, с которым мы в моём грустном детстве однажды крупно подрались. Теперь этот Лёха сел в тюрьму за то, что стучал прохожим по башке, сшибая с них хорошие шапки. А брат его старшой скорефанился с другим Лёхой – моим, Чубаровым (он же Клюв, он же Дохлый).
Короче, приходят эти новые дружбаны ко мне домой новогоднею ночью и говорят нечто отнюдь не оригинальное:
– Здравствуй, Дима, Новый Год!
Примерно так они сказали. Я тоже их мельком поздравил и снова вернулся к партийной истории.
Но ребята дежурными фразами ограничиваться не собирались. А сделали мне приглашение.
– У нас, – говорят. – Есть пузырь.
– Пошли, – говорят. – Попляшем на городскую ёлку. У нас и музыка есть.
Потехин-старший-брат гордо продемонстрировал портативный кассетный магнитофон отечественного производства.
– Ребята! – отвечаю. – Я уже отметил. И потом, у меня же история партии!
– Плюнь! – говорит старший Потехин. – Мы её тоже в нашем ПТУ сдавали. По дороге расскажем всё тебе.
– И вообще, Димыч, у нас же пузырь! – аргументировано агитирует Лёшка. – Ты что, хочешь, чтоб мы его вдвоём уничтожали? Не увиливай. Не нарушай традицию.
Я не стал расспрашивать, в чём эта самая традиция – не в плясках же троих молодых мужиков под ёлкой? Весёлые ребята сами мне объяснили, что скучать не придётся – под ёлкой этой полно всяких баб.
Находилась эта городская ёлка на той стороне великой русской реки Волги. Автобусы с троллейбусами в новогоднюю ночь не ходили. Равно как и такси. Все водители сидели дома и мирно пили, тупо глядя в телевизор на Лещенку с Кобзоном.
– А Волга уже застыла? – почему-то спросил
– Застыла! Метра на полтора промёрзла! – уверенно заявил Дохлый Клюв.
Это был серьёзный аргумент.
И мы пошли пешком через Волгу по этому толстому льду.
Праздник под городской ёлкой был довольно убогий. Вокруг скучало десятка полтора человек разного возраста и пола, то и дело поглядывая на высокую ёлку. Ёлка сияла, огоньки по гирляндам туда-сюда бегали, но музыки почему-то не было. Пока не пришли мы с портативным кассетным магнитофоном. Потехин-старший-брат включил его на полную мощность, и вокруг нас тут же образовался тесный круг почитателей.
Типа, все ждали веселья, и вот оно – пришло.
Особенно веселилась одна подвыпившая молодая бабёнка. Она толкалась, прыгала и то и дело спрашивала, почему я такой грустный.
Я растерянно пожимал плечами.
Мы поплясали песни три под Розенбаума, и веселье стало как-то иссякать. Девица всё прыгала, только теперь спрашивала не только у меня, а и у Дохлого с Потехиным-старшим-братом, почему мы все такие грустные, а ещё с магнитофоном.
Судя по всему, дружбанов моих девушка тоже-таки достала, потому что Потехин выключил магнитофон, отвёл нас с Лёшкой в сторонку и заговорщицки изрёк:
– Надо выпить.
– Эй, магнитофон-то оставьте! – кричала нам вслед молодая бабёнка, всё ещё приплясывая на ходу.
Но мы уже сосредоточились на основном и молча шли к ближайшему подъезду.
Домофонов тогда ещё не придумали. Во всяком случае, в Костроме их точно не было. Ни одного. Поэтому мы без проблем пробрались в парадный подъезд одного из центральных зданий города.
В подъезде было тепло. И никого, кроме нас, не было. Жильцы тихо праздновали по квартирам. Кто-то уже храпел.
Лёшка сорвал пломбу с бутылки и бодренько хихикнул:
– Ну, поехали!
– Погодите. А закуска-то у вас какая-нибудь есть? – поинтересовался я.
– Да какая закуска? – нетерпеливо заёрзал Дохлый Клюв. И, порывшись в мозгу, извлёк, очевидно, единственную, слегка заплесневелую остроту:
– Гусары не закусывают!
Я изучающе осмотрел знакомые рожи под кроликовыми шапками. На Чубарове была лохматая шуба из искусственного меха. На Потехине стариковское пальто с каракулевым воротником. На гусар эти двое были явно не похожи.
А Лёшка, глотнув водки, уже протягивал поллитру мне.
– Ну не знаю… – замялся я. – Хотя бы конфету какую…
– Да зачем конфеты? – важно заявил Потехин. – Чё мы – дети, что ли?
Чубаров в унисон ему с укором посмотрел на меня.
Я пристыженно опустил глаза. И мы обошлись без конфет. И без стаканов.
Пили по-демократически: из горла. Жадными большими глотками, эффектно булькая.
Водка, не сопровождаемая никакими закусными предрассудками, незамутнённой чистою струёй струилась сквозь наши организмы в желудок и так далее.