Мафия изнутри. Исповедь мафиозо
Шрифт:
Я даже не хотел о него пачкать руки. Я пинками гнал его по всему коридору, и при каждом пинке он подпрыгивал чуть не до потолка.
Он вопил и призывал на помощь то свою мамочку, то святую мадонну, но поскольку не появилась ни та ни другая, то на выручку ему наконец прибежали врачи, больные и его сотоварищи-санитары. Они уверяли главного врача, что я сумасшедший, и требовали надеть на меня смирительную рубашку. Трое или четверо из них, дрожа от страха, подбадривали друг дружку.
Я уже совершенно успокоился и посмотрел им в лицо. «Синьора спросила, найдется ли тут у кого хоть капелька сострадания. У этого человека не нашлось. А у вас оно есть?» Врачи рассмеялись, и больным тоже понравились мои слова. Я сразу понял, что тут хозяйничают санитары и
Доктор Наварра оказался поистине красивым мужчиной. Достаточно было только поглядеть на него, чтобы понять, что это человек ученый, который никогда в жизни не держал в руках мотыги. Настоящий синьор. Он осматривал двух стариков и велел мне присесть.
Когда больные ушли, он подошел ко мне и в упор поглядел на меня.
— Так значит, ты — Джованни. Мне тебя, Джованни, хорошо рекомендовали. Говорят, ты парень смышленый. Что же ты умеешь делать?
Я не ожидал такого вопроса. Я умел доить коров, делать прививки плодовым деревьям, ездить верхом, варить макароны, огородничать. Но я не мог говорить об этом в комнате, полной книг, с человеком, который работал и зарабатывал не деревенским трудом. Наконец я набрался смелости и ответил:
— Единственное, что я умею хорошо делать, это быстро усваивать то, чему меня учат.
— Посмотрим, — сказал он.
Такой человек не мог терять времени и учить меня всему тому, чему я должен был научиться сам. Но я был уже не мальчишка и начинал многое понимать без объяснений. В Корлеоне Доктор был господом богом и имел много преданных ему людей, но он никому не доверял: он всегда думал, что они могут между собой сговориться. Я же в Корлеоне был чужаком. Должно было пройти еще немало лет, прежде чем кто-то начал вести со мной доверительные разговоры, делиться своими делами, приглашать к себе в гости. И в моем селении тоже было так: если нет возможности что-либо разузнать о человеке и его семье, ему нельзя доверять. Я мог рассчитывать только на Доктора, а он того и хотел.
Он сразу же нанял меня охранником, и я стал каждый месяц получать свое честно заработанное жалованье. Дело заключается в следующем. Когда у кого-то есть цитрусовая роща — на Сицилии ее называют «садом» — и он хочет обезопасить себя от воров и хулиганов, он нанимает сторожа. Но если этот сторож какое-то ничтожество, то это напрасная трата денег. Если же это человек, который способен заставить себя уважать, то за свой «сад» владелец может быть спокоен и днем и ночью: даже самый последний бродяга не осмелится не то что сорвать один мандарин, но даже помочиться под деревом в этой роще.
Мой хозяин был состоятельным человеком: у него было большое поместье и содержалось оно по всем правилам. Время от времени я являлся к нему в город, спрашивал, есть ли какие для меня новые распоряжения, прощался и возвращался в поместье. Жил я на первом этаже в доме у Бастиано Орландо, который был для Доктора тем, чем Старший для дона Пеппе. Я научился водить машину и получил разрешение на ношение оружия.
Доктор подарил мне пистолет. Он был немецкого производства, уж не помню теперь какой марки. Первый раз, когда я пошел прогуляться по центральной площади Корлеоне, ощущая под мышкой его тяжесть, я поистине был взволнован. Джованни Марино, который был со мной, стал смеяться и сказал, что я прижимаю его к себе так крепко, как мать новорожденного. Но через недельку я к пистолету привык. Я никогда не выходил без него, а ночью клал под подушку и во сне то и дело до него дотрагивался. Этот пистолет был мне как жена.
Самое интересное произошло в феврале. Доктор взял меня с собой в Палермо. В машине он сидел впереди с Винченцо Кортимильей, а я развалился со всем удобством, как граф, на заднем сиденье. Думая о том, что сейчас увижу море, я весь дрожал от волнения. Кортимилья, который об этом знал, то и дело говорил мне: «Ну, приготовься, Джованнино, оно покажется с минуты на минуту!»
Кроме того, я еще никогда не видел порта. Такие большие баркасы, что я даже не мог себе представить, и так близко, что я мог дотянуться до них рукой. Они плясали на волнах, вверх-вниз, и иногда стукались друг о друга бортами. Я сказал, что, по-моему, они тонут. На переднем сиденье расхохотались, а Доктор, повернувшись к Кортимилье, сказал:
— Понимаешь, Винченцино, ведь этот парень только совсем недавно спустился с гор…
Мы остановились у гостиницы «Солнце» на Куаттро Канти, в центре Палермо. [19] Да, это было вам не Корлеоне! Это было действительно роскошное заведение в самом сердце города. Еще в Муссомели я слыхал об этой гостинице, потому что дон Пеппе иногда жил в ней, когда ездил повидаться с Ди Кристиной, доном Кало Виццини и другими своими влиятельными друзьями. Дело там у Доктора было минутное. Мы с Кортимильей остались ждать на улице, но, увидев открывшееся моим глазам зрелище, я бы с радостью согласился ждать Доктора хоть целых два часа: роскошные автомобили, нарядные женщины и такие магазины, по сравнению с которыми магазины в Кальтаниссетте казались просто жалкими лавчонками.
19
Перекресток улиц Макуэда и Вптторио Эмануэле, — Прим. автора; Куаттро Канти (буквально: «Четыре стороны») называют в Палермо центральную площадь города — Пьяцца Вильена. — Прим. перев.
— Смотри, Джованнино, не потеряйся тут, не то мы тебя никогда не найдем, — подсмеивался надо мной Кортимилья. В таких случаях мне достаточно было посмотреть на шутника, чтобы тот сразу заткнулся. Но в тот день разве я мог обращать внимание на какие-то насмешки?
Доктор был настолько любезен, что потом угостил нас кофе в баре Даньино. За витриной стойки нескончаемыми рядами лежали пирожные и трубочки, но так как платил Доктор, я постеснялся сказать, что хотел бы что-нибудь попробовать.
Между тем я уже привыкал к большому городу. Смотрел на все, конечно, вытаращив глаза, но делал вид, что меня ничто не удивляет, и помалкивал. Но когда мы приехали в «Отель делле Пальме», у меня отвисла челюсть. Казалось, это не гостиница, а рай земной. Доктор должен был там обедать с каким-то своим палермским приятелем.
— Встретимся в три часа, — сказал он Кортимилье. Я успел полюбоваться на эту гостиницу внутри: старинная мебель, стены обтянуты шелком. И люди там были высший класс. Даже официанты одеты, как господа, — в черных костюмах, с бабочкой, и уж не знаю, как там клиенты разбирались, кто перед ними — официант или тоже клиент.
Поздно вечером, когда мы возвратились в Корлеоне, Доктор отозвал меня в сторонку.
— Ну, Джованнино, видел, что за город Палермо?
— Да, ваша милость.
— Приготовься познакомиться с ним как следует.
Я начал разъезжать. Я, который до сих пор знал только двуколку, стал привыкать к междугородным автобусам, поездам, взятым напрокат машинам. Время от времени я ездил в Трапани, Рьези, Виллальбу, Муссомели, Фавару. Но чаще всего в Палермо.
Сначала дело всегда шло о разных поручениях. Разумеется, поручениях доверительных. Приблизительно раз в месяц я ездил, например, в областное управление. Во времена, когда областное правительство возглавлял Лa Лоджа, асессором по здравоохранению был Милаццо. Я разговаривал с его секретарем, всегда одним и тем же. Дело шло о новой больнице в Корлеоне, строить которую закончили еще в 1952 году. Но, насколько я мог понять, Доктор не хотел, чтобы она была открыта.